Когда я проснусь – снова буду один
Под серым небом провинции.
Уже зажгутся огни, словно лужи – глаза,
Словно капли в воде…
Наутилус Помпилиус, "Чужая земля»
У смерти – чёрные глаза. Кейтлин знала это всегда.
Бездонные, как колодец, в котором можно увидеть звёзды.
Глаза смерти смотрят на неё – и боль растворяется в темноте. Тьма обволакивает тело ласковым покрывалом.
Он забирает боль. Он – тот, на ком кончается время. Он – начало всего и конец всего.
Чьи-то пальцы впиваются в бёдра – это маленькая боль станет лишь каплей в море той боли, которая затопит разум до краёв.
Это и не боль вовсе. Боль – там, внутри. Не там, ниже живота, где пульсирует огонь, где раз за разом обжигают прикосновения чужой плоти.
Боль – намного выше. Она в сердце. В глазах того, кто станет началом и концом всего.
Её переворачивают на спину, и чёрные звёзды исчезают из поля зрения. Теперь она видит другие – маленькие, злые глаза.
Нет, на самом деле они не маленькие. Это обычные глаза человека, которому безразлично, будет она жива или умрёт.
Кейтлин видела уже достаточно таких глаз, чтобы сказать абсолютно точно – им всё равно.
И свет гаснет, так же, как гаснет тьма. На смену приходит ничто. Мёртвенная чёрная пустота. И боль. По-прежнему остаётся боль.
«Я убью его…» – Кейтлин слышит свой голос в пустоте, и, наверное, её мучитель тоже слышит его.
Мужчина бьёт её по лицу, так что искры сыплются из глаз, и дёргает ноги в стороны – её ноги, так, что кажется – рвутся связки. Она почти чувствует, как сочится по коже кровь – или это ещё одна иллюзия? Кейтлин не может сказать.
Боль слабеет. Она теперь как волны океана, тихого после шторма – затопляет всё вокруг.
Кейтлин закрывает глаза, но даже сквозь веки всё ещё видит его.
Утро имело серый цвет – цвет дымчатого гранита и разбитых иллюзий. Город ещё не потушил огни, и они слабо мерцали в тумане за окном – там, вдалеке, по другую сторону Темзы.
Кейтлин заметила, что серый цвет имели каждое утро и каждый день. Казалось, солнце никогда не выглядывает из марева, повисшего над городом, и порой Кейтлин спрашивала себя: а есть ли вообще солнце, или оно приснилось ей, так же, как снились боль, радость, холодная сталь и чёрные глаза, различимые даже в темноте.
Кейтлин встала и миновала череду колонн, оставшихся от прежних владельцев – когда-то их с Джеком студия служила вовсе не студией и даже не общежитием, а доком в восточной части Лондона. Иногда Кейтлин казалось, что здесь, в полуподземном помещении с огромными стрельчатыми окнами, всё ещё пахнет смолой и промокшим дубом, и эти запахи, чем-то неуловимо напоминавшие запахи из её снов, помогали мириться с тем, кто она есть.
