Марс дышал тишиной. Не земной, живой, наполненной шепотом трав и гудением насекомых, а великой, всепоглощающей тишиной забвения. Тишиной музея после закрытия, гробницы, в которой запечатаны не кости, а целые эпохи. Лишь изредка ее ледяное спокойствие разрывало короткое, истошное завывание пылевого вихря, бившегося о спектролитовые стены Купола № 17-бис «Аркадия», словно призрак, тщетно пытающийся вновь обрести голос.
Внутри купола воздух пах стерильной чистотой систем рециркуляции, с едва уловимым металлическим привкусом железа и озоном. Он был сухим, прохладным и безжизненным, каким и должен быть воздух в консервной банке, затерянной в безвоздушной пустоте. Из динамиков чуть слышно лилась искусственно сгенерированная, успокаивающая мелодия, имитирующая шум земного леса, но здесь, на краю света, она звучала насмешкой.
Артур Воронов, геолог старой закалки, чьи руки до сих пор помнили тяжесть земного базальта и шершавую теплоту песчаника, а не призрачную, ускользающую пыль Марса, проснулся от холода. Не от внешнего – климат-контроль исправно поддерживал комфортные двадцать два градуса. Холод шел изнутри, из внезапно образовавшейся пустоты в пространстве рядом с ним на широком ложе. Там никого не было.
Он потянулся рукой туда, где всегда спала Лила, ища тепло ее тела, ее смех, который даже во сне, казалось, витал в воздухе, всегда напоминая ему звон ключевой воды на Земле, в Карелии, где они когда-то встретились. Но его пальцы нащупали лишь остывшую складку ткани и… что-то сыпучее, шелковисто-холодное.
Сердце его, привыкшее к размеренному, неторопливому ритму, вдруг забилось часто и тревожно. Он щелкнул выключателем прикроватного светильника, и в призрачном, голубоватом свете обнаружил на белоснежной простыне аккуратные, маленькие горки красного марсианского песка, похожие на капли застывшей, древней крови. Он провел пальцем по одной из них – песчинки были мелкими, отполированными до идеальной гладкости миллионами лет безжизненных бурь. Тонкая, почти изящная рубиновая дорожка вела через пористый пол к герметичному шлюзу.
Это повторялось. Уже третью ночь подряд. Сначала он списывал на лунатизм, на стресс колонизации, на пресловутый «синдром песчаного человека», о котором всех предупреждали психологи. Мол, мозг с непривычки ищет в однообразии марсианского ландшафта хоть какие-то узоры, порождая фантомы. Но с каждым днем Лила возвращалась в постель все позже, а ее глаза, обычно ясные и полные безудержного любопытства к этому новому миру, становились глубинными и отчужденными, как марсианские пропасти, уходящие в никуда. А вчера… он проснулся от ее ночного шепота – гортанные, певучие, абсолютно нечеловеческие слова, которые вибрировали в воздухе, словно жужжание насекомого, сделанного из хрусталя и стали.
