– Ифор, посмотри, та группа овец отдалилась, разверни их, – произнес Генри, указывая рукой в сторону леса.
Я вскочил, схватил прутик и помчался исполнять его просьбу. Солнце палило, и в этот зной я жаждал хотя бы легкого дуновения ветра, но, увы, оно не пришло. Теплый воздух вырывался изо рта, а рубашка, промокшая от пота, противно прилипала к спине. Внезапно в памяти всплыло прохладное озеро, расположенное неподалеку от нашей деревни. Я часто бегал туда по вечерам с другом Ларри; мы плескались, кидались водорослями и играли в догонялки. Все бы отдал, чтобы снова там оказаться. До вечера еще далеко, а мне уже не терпелось сбежать от пастушьих обязанностей и отправиться на прогулку.
Обогнав овец, я пригрозил им прутом, издавая различные, устрашающие звуки, непонятные даже мне. Животные покорно развернулись и медленно направились к основному стаду. Наша отара не особенно велика – всего около четырехсот голов. Прошлый год был тяжел для нашей деревни: пожары унесли много жизней, затрагивая как людей, так и скот. Овчарня сгорела, но мужчины поспешно соорудили новую, хоть и маленькую. Ее сколотили на берегу озера, и овцы чувствовали себя там довольно уютно.
Старик Генри опирался на трость, в одной руке сжимая соломенную шляпу, которую я невольно ненавидел. Улыбка светилась на его лице, когда он с теплом наблюдал за мной. Солнечные лучи игриво лизали его седые волосы, нежно касаясь бороды. В выцветших глазах искрились яркие блики, и старик почти не жмурился.
– Не забывай носить ее, мальчик мой, – произнес он, протягивая мне шляпу.
Я нехотя взял этот нелепый головной убор, но не спешил надевать. Пару раз, пренебрегая советами Генри, я страдал от ужасной головной боли и иногда даже от тошноты.
Его костлявые пальцы нежно сжались на моей голове, но былая сила все еще чувствовалась в них. Он взъерошил мои волосы и, наклонившись, внимательно стал рассматривать. Затем, мягко надевая шляпу на меня, произнес:
– Твоя кожа так и не поддается загару, Ифор.
В его глазах сверкнула грусть, но было в них нечто ещё – осуждение или разочарование? Я не смог разгадать мыслей Генри. С тех пор, как умерла моя мать, он и его супруга Люсьен взяли на себя заботу о беспомощном ребенке, окружая меня теплом и заботой. Они забрали меня и дали все, что было в их силах. Еду, крышу над головой, родительское тепло. Я рос в обычной деревенской семье. Генри всю жизнь пас овец, а Люсьен была первой швеей на деревне. Она брала мерки и в кратчайшие сроки могла изготовить любые наряды, любую одежду. Подлатать старое и обновить, придав свежий вид какой-нибудь вещице, для Люсьен тоже не было проблемой. Даже монахи из Тахирского храма пользовались ее услугами. В деревне поговаривали что всех – от ученика до старших мастеров, одела Люсьен. Только она могла сшить такие качественные халаты, туники, рясы с большими капюшонами. Только она могла работать с любыми видами тканей, превращая их в диковинные наряды. От этого в доме всегда была еда, деньги, ну и конечно одежда. Я тоже выглядел опрятно и чисто. Наверное, беспокойство у местных жителей появилось, когда я стал взрослеть. Сначала никто не придавал этому значения. Я боялся переступить порог дома, но вскоре уже уверенно носился по деревне. В восемь лет ясно помню, как обгонял сверстников, которым было по четырнадцать, пятнадцать лет. А иногда они накидывались на меня, чтобы отомстить за поражение. Я крепко получал, приходя домой расстроенный и в синяках. Генри порой улыбался и осторожно трепал мои волосы, наслушавшись моего недовольства, он шептал: «Научись давать сдачи».
