«В прошлое тянет тогда, когда нет
радости в настоящем.»
Марк Аврелий
Глава 1
Матвей отпил из бутылки, поморщившись, словно от удара. Коньяк, изжаренный багряным сентябрьским солнцем, обжигал горло, оставляя привкус гнилой сладости. Шоколад, словно расплавленное сердце, растекся по фольге, превратившись в липкую коричневую жижу. Чиркнув зажигалкой, он вдохнул табачный дым, укрываясь в его горьковатом тумане, и откинулся на спинку лавочки, рассчитанной на двоих – невольных заложников этого скорбного места. Скамейка эта, как и столик рядом, возникла здесь лишь вчера, навязанная услужливыми мастерами, а он, сломленный горем, лишь безучастно кивнул. Сегодня – полгода, как ее нет. Снова глоток, кислая гримаса, затяжка.
– Прости меня, Катя, – прошептал он в который раз, и слова эти эхом отразились от камня, легли на могилу, на крест, на фотографию в рамке у подножия. Катя смотрела с фотографии, ее лицо хранило тень усталой, но неизменно загадочной улыбки. Он сам выбрал этот снимок, вопреки уговорам детей, предлагавших другую, более парадную. Заменил ее на девятый день, когда опустел дом, когда утихли голоса, когда разъехались по городам сердца, полные сочувствия, но не способные разделить в полной мере его боль. Теперь остались только они – он, пленник этого мира, и она… А что, если смерть – это лишь врата, а не стена? Что, если там, за порогом, есть нечто, недоступное холодному скальпелю науки?
Солнце, пронзавшее веки, вдруг погасло. Открыв глаза, Матвей увидел силуэт, смутно напоминавший древнего отшельника. Но мираж рассеялся, и вместо него возник старик – высокий, с седыми волосами, ниспадавшими на плечи, и такой же седой, короткой бородкой, прятавшейся под поношенной темно-серой фетровой шляпой. Плащ казался неуместным под лучами жаркого заходящего солнца, но кто знает, что творится в телах стариков, изъеденных холодом лет?
– Что вы хотели, отец? – спросил Матвей, стараясь сохранить подобие вежливости, несмотря на небольшое опьянение.
Старик молчал, его глаза, казалось, сверлили душу, проникали в самые темные уголки сознания.
– Все еще винишь себя в ее смерти? – Голос его был тих, но полон сострадания, словно он нес в себе бремя чужой боли.
– Как вы узнали? – пробормотал Матвей после паузы.
– Мы все меняемся с возрастом, – продолжал старик, словно не слыша вопроса. – Кто-то становится хуже, кто-то лучше. Ты, например, стал лучше… добрее, сердечнее. И это тоже приносит боль. А как узнал? Потом поймешь, если сможешь. – Он снова замолчал, погружая Матвея в пучину своего пронзительного взгляда.
