Глава первая. Водка на двоих
Лето, июнь одна тысяча девятьсот девяностого года. Утренняя жара уже полыхала в Ташкенте так, будто день давно перевалил за полдень. Воздух висел неподвижной, дрожащей пеленой, наэлектризованной пылью и запахом раскалённого асфальта; даже под старинными кронами чинар и редких дубов не было спасения: солнце пробивалось сквозь листву обжигающими стрелами, осыпая прохожих колючим светом. Город-миллионник, растянувшийся по обе стороны широкой Чирчикской долины, работал как отлаженный механизм – трамваи грохотали по путям, гудели автобусы, дворники лениво махали метлами, – хотя вся остальная советская страна уже дрожала от забастовок, митингов, скандалов и разгулов криминала. Здесь, в Узбекистане, всё было относительно спокойно: новостные сводки о Москве, Кузбассе или Прибалтике казались чем-то далеким, будто кадрами из фильма. В Ташкенте же всё текло привычным руслом: двери кафе, чайхан и столовых распахнуты навстречу посетителям; на базарах по привычке продавали мясо, фрукты, горы душистых специй; в мастерских стучали молотки, за верстаками трудились кооператоры, на заводах дымно пыхтели трубы. Врачи лечили, учителя учили, парикмахеры стригли – город не спал, не кричал, он просто жил.
Но не все были столь прилежны. Серафим Осокин, сорокатрёхлетний слесарь ЖЭКа №5, мужчина крепкий, широкоплечий, но уже расплывшийся, с землистым лицом, подёрнутым сизой сеточкой сосудов, и мутноватыми глазами в красных прожилках, давно сменил трудовую дисциплину на другую – спиртовую. Тридцатилетний стаж «по стакану» сделал своё: руки его дрожали, ногти были обломаны, голос сипел, а одежда – линялые штаны, майка с пятнами, распахнутая на животе рабочая куртка – источала стойкий дух перегара и старого железа. Сегодня он, как всегда, был «под мухой» – если не сказать точнее, «под драконом».
В компании с Батыром Мирбабаевым, своим вечным товарищем по ремеслу и по стакану, Серафим только что «ударно-ядерно» заправился. Батыр, коренастый, с густыми чёрными усами и коротко стриженными волосами, в потёртом пиджаке поверх майки, был человек степного упрямства и какой-то беспросветной доброты. Он тоже слесарь – ловкий, быстрый на трубу и ключ, но такой же безнадёжный в спиртном. Вместе они уговорили три бутылки «Распутина» сомнительного разлива, десяток «Балтик» и какое-то мутное пойло с этикеткой, на которой странно читалось «Баян-Ширей». Для обычного организма это был бы приговор, но Серафим с детства тренировал печень и, по-своему гордясь этим, уверял всех, что «не такое заливал». И вот сейчас он по уши залил себя «горючим», не чувствуя особых осложнений… пока Батыр не протянул ему стаканчик «Тройного». Одеколон ударил, как сапог по диафрагме: в желудке вспыхнул пожар, сердце забилось не в такт, перед глазами пошли серые круги. Серафим вздрогнул, криво ухмыльнулся, но тут же скривился, схватившись за живот. Ему стало муторно, липкий пот выступил на лбу, а мир качнулся.
