В начале была тишина.
Не пустота – пустота предполагает отсутствие чего-то, что могло бы быть. Тишина была полнее. Она означала: здесь никогда ничего не пело.
Оно двигалось сквозь эту тишину уже семьдесят три оборота далёкой звезды вокруг галактического центра – то, что люди назвали бы двумястами годами, если бы люди могли его увидеть. Если бы люди вообще существовали в той системе координат, которую оно использовало для восприятия реальности.
Оно не имело имени. Имена требуют того, кто называет, и того, кого называют, – разделения, которое для него не имело смысла. Оно было частью Плетения, нитью, протянутой через бездну, семенем, несущим в себе возможность нового узла. Если бы требовалось обозначение, подошло бы слово «импульс». Или «эхо». Или «обещание».
Люди, которые позже будут умирать от соприкосновения с ним, назовут его просто: Ткач.
Путешествие началось с песни.
Не звука – звук требует среды, молекул, сталкивающихся друг с другом в танце давления и разрежения. Песня Плетения была древнее и проще: ритмичное сжатие пространства-времени, пульсация гравитационных волн, расходящихся от материнского узла подобно кругам на воде. Только вода была трёхмерной, а эти круги искривляли саму ткань реальности.
Семя услышало песню и откликнулось.
Его тело – если можно назвать телом сгусток вырожденной материи размером с человеческий автобус и массой в три миллиарда тонн – сжалось, уплотнилось, стабилизировалось для долгого перехода. Внешняя оболочка превратилась в идеально гладкую сферу, отражающую редкие фотоны межзвёздной среды. Внутри, в кристаллической решётке сверхплотного вещества, хранился паттерн – инструкция, цель, смысл существования.
Найти массу. Создать узел. Расширить Плетение.
Три императива. Три ноты бесконечной симфонии.
Семя оттолкнулось от края материнского мира – нейтронной звезды, чья поверхность пела гравитационными волнами так громко, что их можно было услышать за тысячи световых лет. Толчок был микроскопическим по меркам космоса: изменение скорости на несколько километров в секунду. Но этого хватило. Впереди ждала тишина, а за ней – возможно – новый голос.
Семя не знало надежды. Надежда требует представления о будущем, отличном от настоящего. Для него существовало только «сейчас»: вечное, тянущееся сейчас, заполненное движением и ожиданием.
Оно не спало. Сон – роскошь биологии, уступка энтропии. Вместо этого оно слушало.
Тишина межзвёздного пространства не была абсолютной.
Семя ловило отголоски: далёкие вспышки слияния чёрных дыр, равномерный гул вращающихся пульсаров, слабый фоновый шёпот, оставшийся от рождения вселенной. Всё это было знакомым – такой же фон, как потрескивание огня для человека, сидящего у костра. Привычный. Неинформативный.
