Дождь шёл третий день подряд. Не тот весёлый, озорной дождик, что стучит по крышам, как пальцы по барабану, а тяжёлый, грязный, будто небо само плакало от стыда за то, что смотрит вниз – на Манчестер, на фабрики, на нас, рабов железа и пара.
Я – Джо Баклер. Двадцать восемь лет. Рабочий на текстильной фабрике лорда Эшфорда. Руки в мозолях, спина – будто её кто-то когда-то сломал и плохо склеил обратно. Жена – Мэри – умерла два года назад. От чахотки. Лежала на соломе, кашляла кровью, а я не мог купить ей даже мёду. Ребёнок – Томми – прожил шесть недель. Умер тихо, во сне. Я его так и не увидел живым – был на смене. Пришёл – а он уже холодный. Маленький, белый, как восковая фигурка. Его похоронили на общем кладбище, без имени, без креста. Просто ямка в земле – и всё.
Фабрика – мой дом. Не в смысле, где я живу. Живу я в бараке за углом, в комнате, которую делю с ещё тремя парнями. Нет окон. Нет двери – только занавеска из мешковины. Но фабрика – это место, где я провожу двенадцать часов в день, шесть дней в неделю. Где я становлюсь не человеком, а частью механизма. Где я – шестерёнка, винтик, рука, что тянет пряжу, чинит станок, затыкает дыры в системе, пока хозяева считают прибыль.
Сегодня – особенно тяжело.
Станок №7 опять сломался. Опять перегрелся. Опять я – виноват. Хотя я его чинил вчера. Но кто слушает рабочего? Кто спрашивает, почему станок греется? Кто заботится, что масло кончилось, что подшипники стёрлись в пыль?
– Баклер! – заорал надзиратель Харгривз, тыча пальцем мне в грудь. – Если к вечеру станок не заработает – ты спишь здесь. Без ужина. И без выходного.
Я кивнул. Что ещё делать? Спорить? Его кулак тяжелее моих слов. Да и слова мои – они давно выдохлись. Как угли в печке, что некому подбросить дров.
Я сел на корточки перед станком, открыл панель. Всё как всегда – грязь, пыль, ржавчина, запах горелого масла и пота. Мои пальцы, привыкшие к каждому винту, каждому шву, начали работать сами. Глаза – устали. Сердце – тоже. Но руки – нет. Они знают своё дело.
За окном – гудит город. Кареты, крики торговцев, лай собак, плач детей. А внутри – только стук, скрежет, шипение пара. И моё дыхание. Тяжёлое. Как будто я ношу на спине мешок с камнями.
– Эй, Джо, – шепнул мне Том, сосед по станку. – Слышал? Говорят, сегодня лорд Эшфорд приедет. Сам. С инспекцией.
Я фыркнул.
– Зачем ему сюда? Чтобы посмотреть, как мы мучаемся? У него, наверное, есть картины с изображением нищих – для украшения столовой.
Том засмеялся. Тихо. Страшно. Мы все давно забыли, как смеяться по-настоящему.
