Тимур нёсся так, что ветер свистел в ушах.
«Подумаешь, всего-то взяли три банки консервов! Что меня теперь за это убивать что ли!» – лихорадочно думал парнишка, перепрыгивая через нагромождения камней, стекла и хищно торчащих из проломленных кусков стен арматуры. Конечно убивать, – отвечал он сам себе. Они гады и за меньшее к стенке ставят!
Оступившись Тимур чуть не упал на землю, но вовремя подставил руку и удержался на ногах. Только спустя десяток шагов увидел (точнее почувствовал), что ладонь в нескольких местах глубоко разрезана и горячая кровь пятнает камни позади, чётко указывая преследователям на свою жертву. Чёрт знает обо что он порезался.
И всё же подросток нёсся вперёд понимая, что надежда на его спасения хоть и слабая, но всё же есть. И она там, за обломками Музыкального театра жёлтым пятном, выделяющимися впереди.
Когда-то двухмиллионный город лежал в руинах. Уже более двадцати пяти лет как Новосибирск превратился в огромную свалку и ни одного целого здания здесь не было. Бомбы взрывались на уровне третьего этажа срубая верхние ярусы и опрокидывая их на землю кучами безжизненного мусора.
Овчарки позади жалобно завыли и перестали лаять. Животные вообще мёртвые города не любили. Мама говорила Тимуру, что это из-за того, что проказник ветер играя между грудами зданий, прорываясь в многочисленные отверстия в стенах наигрывал по-настоящему дьявольскую мелодию, заставлявшую братьев наших меньших сжиматься в страхе и поджав хвост бежать восвояси. Люди не ходили сюда по-другому поводу. Здесь обитал Ржавчина. Раньше обитал.
Местные никогда бы сюда не сунулись, но эти… шакалы, были новенькими. Прибыли буквально накануне. Откормленные, лоснящиеся, от морды хоть прикуривай, хорошо говорившие по-русски солдаты и офицеры с интересом разглядывали худых и вечно голодных жителей резервации, тыкая в них пальцем и хохоча по любому поводу. Гады! Оккупанты! Мы для них всего лишь индейцы, правда, что это означает подросток не знал. Просто слышал от взрослых. Но ведь наверняка ничего хорошего?
