РУБЦЫ НА СЕРДЦЕ…
Тишина в Гавриловой Гуте была не мирной, а мертвой, придавленной сапогом оккупанта. Пётр Фирсович стоял на пороге пустого дома, того самого, что построил своими руками перед коллективизацией. От былой крепкой жизни остались лишь щели в бревнах да горькая память.
Сибирь, Казахстан, Горняк… Цепочка горя тянулась за ним, как каторжный шлейф. Он вспомнил лицо жены, серое от болезни, вспомнил, как увозил младших от надвигающегося голода, бросив старших на произвол судьбы. А потом – страшный, леденящий душу приезд. Встретили его две осиротевшие дочки, Ольга да Пелагея, с испуганными, впавшими глазёнками. И свежая могила на окраине села. Григорий. Старший сын. Его надежда. Зарезали подлым ударом в спину за горсть муки.
«Чтобы выжить, – шептал тогда Пётр Фирсович, глядя на дочерей, – главное – выжить».
Он выживал. Снова строил, стучал молотком, пилил доски, заглушая боль. И вот – тот парень с сибирской стройки, Степан. Суровый, молчаливый, с руками, знающими дело. Попросил в жены Пелагею. Ей семнадцать не было, в глазах – детский испуг. Но в его, взгляде, Пётр Фирсович увидел не пыл любви, а ту же суровую необходимость – выжить вдвоём. Согласился. Без свадьбы, без песен. Просто перевёз дочь в его курень. Ещё один рубец на сердце.
А потом пришли немцы.
Возраст и подорванное здоровье спасли его от мобилизации, но не от ярости. Он смотрел, как по его земле ходят чужие солдаты, как дымят трубы комендатуры, и в груди закипала старая, как мир, ненависть хозяина, у которого отнимают последнее. Снова. Уже в который раз.
Однажды ночью он вышел из дома, взяв старую охотничью куртку, пару сухарей и спрятанный за печкой обрез. На прощание лишь посмотрел на тёмные окна дома, где оставалась Ольга.
Лес принял его, как своего. Партизанский отряд «Смерть оккупантам» состоял из таких же, как он – обиженных, обозлённых, отчаявшихся. Бывшие колхозники, учитель, сбежавший из плена красноармеец. Пётр Фирсович стал своим. Не лихим бойцом, но незаменимым мастеровым. Он чинил винтовки, мастерил растяжки, знал каждую тропку в округе.
Однажды командир, молодой ещё лейтенант, вызвал его.
– Фирсыч, нужно взять «языка». У комендатуры. Ты там каждый камень знаешь.
Он знал. Знавал и другую жизнь этого села. Но кивнул молча.
Ночь была тёмной, безлунной. Они, трое партизан и Пётр Фирсович, подползали к окраине, к тому самому мосту, где когда-то нашли его Григория. Казалось, сама земля шептала ему о старшем сыне, о несостоявшейся жизни.
Задание прошло на удивление гладко. Одинокий фельджандарм, куривший у поста, был оглушён и утянут в кусты. Но тишину ночи разорвал лай овчарки, а следом – ослепляющий луч прожектора с вышки.
