В зале было душно, хотя высокие колонны и арки будто сами по себе обещали прохладу. Каменные стены отражали шум – тяжёлый гул голосов, словно в воздухе кипел котёл, готовый взорваться.
Мужчины в тоге спорили, одни почти кричали, другие давили на слова тяжёлым молчанием. Но напряжение чувствовалось общее, как если бы над каждым из них уже лежала тень предстоящего приговора.
Среди них сидел он – казначей, человек лет пятидесяти, с морщинами у глаз, но с ясным взглядом, в котором тревога боролась с расчётом. Он не кричал, не размахивал руками, не пытался перекричать толпу. Он был осторожен. Осторожность – вот его искусство, и оно не раз спасало его деньги, его влияние и саму его жизнь.
Сегодня, однако, осторожность казалась невыгодной. Совет требовал – вернее, требовала власть сверху – собрать деньги. Много денег. Город должен был заплатить, чтобы армия могла выступить, или – что страшнее – откупиться от армии, которая уже стояла у границ. Вопрос был не в справедливости, а в выживании.
Казначей слушал возмущённые речи, слышал, как один купец с красным лицом бил кулаком по трибуне:
– Мы не вынесем этого! Нас разорят окончательно!
В этих словах звучала не только ярость, но и страх. Каждый понимал, что это решение уже принято где-то выше, в невидимых кругах аристократии. Совет был скорее декорацией – но декорацией, за которую всё равно придётся платить живыми деньгами.
Казначей молчал. Он думал. У него была дилемма: если он поддастся и отдаст, возможно, получит своё потом – награды, земли, влияние. Но если все обернётся катастрофой, он потеряет сокровища, которые сумел спрятать. Виноградники, тайные сундуки с серебром, его вилла за городом – всё это сейчас весило больше, чем громкие слова о чести или справедливости.
Он хотел бы выступить, крикнуть вместе с другими, но не решался. Его голос мог обернуться против него. Молчание же давало шанс остаться в тени.
.... И вот время прошло. Армия ушла, город остался разорённым. Каменные улицы были пусты, лавки закрыты, площади зияли следами разграбления. На стенах висела усталость. Люди смотрели друг на друга с безысходностью.
А он… он всё ещё держался. Его тога стала поношенной, в складках ткани появились дырки, но внутри у него оставалось знание: не всё утрачено. Его виноградники стояли, хоть и поредевшие. Его тайные запасы не нашли. У него было куда уехать.
Но вместе с тем в нём поселилось чувство, которое он не умел пересчитать в таблицах и цифрах: сожаление. Он понял, что его молчание тоже было выбором. Он надеялся на выгоду – и оказался свидетелем разорения. Он хотел быть незаметным – и стал лишним.
