И мопед рванул вперёд, разрезая туман и время.Он появился там, где мир перестал быть миром. Не человек, не призрак – дух, застрявший между трещинами реальности. Безымянный. Его руки пахли бензином и холодом. Глаза были – пустотой, в которую боялись заглянуть даже собственные мысли. Он не искал смысла, он был смыслом, который забыл себя. Вокруг – ржавые стены, разбитые стекла и запахи, что не поддаются описанию. Мир, где всё живое и мёртвое переплелось в странный танец, а время текло, как ржавая вода из прорванной трубы. Соня шла по разбитой дороге, словно по лезвию ножа. Тонкая, с глазами, где отражалась вся бездна постсоветского ада и одновременно – нечто неуловимое, почти святое. Она была как забытая песня, которую никто не решался петь вслух. Её шаги не издавали звука, но каждый из них оставлял за собой лёгкий след света – как будто сама тьма боялась её прикосновения. Она была чужой в этом мире, но в то же время – его неотъемлемой частью, как последний луч, застрявший в разбитом окне, напоминающий о рассвете. – Ты прореха в полотне бытия, – сказала она, не поднимая взгляда. – Я – та, что собирает осколки. Безымянный улыбнулся – улыбка была не человеческой, скорее, эхом давно умершей надежды, застрявшей между строками забытой книги. Он не отвечал сразу, потому что слова здесь были лишними – их связь была глубже, чем язык. Вместо слов он протянул руку, и между ними возникла невидимая нить, тонкая, но прочная, как трещина, через которую свет пробивается сквозь бетон. Мопед стоял подле них, словно корабль, готовый унести в иные измерения. Его ржавый корпус отражал тусклый свет уличного фонаря, а бензобак украшала наклейка: «Om Mani Padме ХУЙ» – мантра, звучащая как вызов и молитва одновременно. Безымянный погладил руль, ощущая холод металла и тепло памяти, впитавшей запахи бензина и старых дорог. Этот мопед – не просто средство передвижения, а символ свободы, которую невозможно поймать, но можно почувствовать в каждом рывке газа. – Свобода – это не дорога, – прошептал он, – это разлом в бесконечности. Соня протянула руку, и воздух вокруг них заискрился, словно кто-то включил старый кинопроектор, показывающий кадры, где прошлое и будущее смешались в один бесконечный кадр. В этих искрах мелькали образы – разбитые окна, забытые песни, лица, которые уже никто не помнил. Она смотрела на него с той тихой уверенностью, что бывает только у тех, кто видел слишком много. – Ты умеешь чинить? – спросила она голосом, в котором смешивались шёпот и крик. – Не просто технику, а… всё это. Безымянный улыбнулся, но в его улыбке не было радости, скорее – принятие неизбежного. – Я не ремонтирую холодильники, – сказал он, – я чиню души, которые изношены до дыр, как старые обои на стенах. Мир вокруг начал медленно расплываться, превращаясь в калейдоскоп из звуков, запахов и теней. – Просто газуй, – сказал Безымянный, крутя ручку газа.
