Чёрный Нок идёт по лесу,
Собирает мира боль.
Повстречается – не бойся,
О сияньи ему спой.
Олькко двумя пальцами протягивал полоску вяленой лосятины. Всё, больше в его котомке еды нет. Он снял даже для удобства толстую простёганную рукавицу, и от покрасневших на морозе пальцев шёл пар.
Тощий серый лисёнок – ушастенький, голодный, неопытный – доверился большому страшному человеку на лыжах, потому что тот, присев на корточки, уменьшился. Понюхал, пыхтя, чёрным носом вкусное мясо и, наконец, решился. В один миг мелькнули белые зубы, и вот уже лисёнок бесшумно бежал за сугроб с ветками, в который, как и остальные деревья, превратилась берёза или осина в два-три человеческих роста.
Распрямившийся Олькко смотрел лисёнку вслед и гадал: сейчас съест подарок или припрячет?
– Доброе у тебя сердце, Олькко, – разнёсся по спящему лесу звонкий голос.
Олькко заозирался. Он думал, что сегодня он один в лесу. Один такой дурачина.
Не успев толком перепугаться и надумать лишнего, Олькко увидел на взгорке рядом девку.
Почему девку?.. На таких же широких лыжах, как Олькко, в меховых штанах, в таком же туго перепоясанном кожухе, с топорком и ножом за поясом, лицо тоже до самых глаз закутано чем-то шерстяным, но на плече косица выпавшая, толстая, светлая и заиндевелая уже.
– Ты кто? Откуда знаешь моё имя? – крикнул Олькко в надежде, что за плотным платком на рту и носе его слышно. – И что в стужу в лесу делаешь?
Он подхватил за верёвку салазки свои с дровами и двинулся на лыжах к девке.
– То же, что и ты! – Она встряхнула за плечами большую связку хвороста и сучьев. Но всяко меньше, чем у Олькко на салазках. – Нужда выгнала. Я… – Девка чуть помедлила, прежде чем назваться. – Я Юсса из деревни за речкой.
– День кончается, – сказал, подойдя, Олькко. – За речку не успеешь, мороже станет. Пойдём к нам в деревню? А завтра по свету к себе отправишься?
Юсса внимательно смотрела на него – распахнутые глаза, единственное, виднелись из-под меховой опушки кукуля.
Но с Олькко пошла.
* * *
У Олькко это была тринадцатая в жизни зима, и более лютой он не помнил. Не помнили и старшие.
Зверь исчез из леса, оставив редких несмышлёнышей типа того лисёнка, птицы – даже оседлые – улетели к югу, реки встали, похоже, до поздней весны. Охотники и рыболовы возвращались почти всегда с пустыми руками, злые и обмороженные.
Запасы с лета-осени у всех в деревне ещё оставались, но ожидание голода хужей-страшней самого голода, тем более, когда по ту сторону стен избы нарастает, толстеет и не тает корка инея. Волей-неволей и мот полный одумается, прижмётся.
