– Прошу вас, – произнёс оксильер, представившийся Тэ́антом. Он сделал шаг вглубь комнаты и жестом пригласил гостя войти. В этом движении чувствовалась сдержанная учтивость – будто он привык принимать людей самых разных сословий и положений. Голос его был негромким, но уверенным, речь – безупречно построенной, что сразу выдавало в нём человека образованного, далёкого от простонародья. Он указал на кресло, обитое вишнёвым бархатом.
Тэант производил впечатление человека, прошедшего через немало испытаний: за пятьдесят, с сединой, пробивающейся в чёрных волосах, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Его движения были размеренны, лишены суеты – не следствие усталости, а результат долгой привычки к сдержанности. Карие глаза, спокойные и проницательные, задержались на герцоге чуть дольше, чем позволяла обычная вежливость – будто оценивали, взвешивали, запоминали.
Герцог опустился в кресло. Взгляд его скользнул по комнате – строгой, аккуратной, почти аскетичной. Стены обшиты тёмным деревом, на полу – старый, выцветший ковёр. Ни одной картины, ни одного украшения. Единственное окно было закрыто шторами, потрёпанными временем, словно они, как и сам дом, многое повидали. Скупой свет уличных факелов пробивался сквозь них, ложась на пол неровными полосами. Всё здесь говорило либо о крайней бедности, либо о предельной скромности. Кресло для гостя – единственный предмет, отдалённо напоминающий о роскоши.
Тэант сел напротив – за массивный дубовый стол. Надев очки в тонкой серебряной оправе, он придвинул к себе чернильницу из матового стекла, взял перо и поднял глаза. Его взгляд снова встретился с взглядом герцога – ясный, собранный, полный внимания – он словно приглашал гостя заговорить первым.
– Но… – начал герцог, слегка нахмурившись. – Я полагал, что меня примет сама госпожа Раэ́тта.
Тэант едва заметно вздохнул. Пламя свечи колыхнулось.
– Поверьте, мне искренне жаль вас разочаровывать, – произнёс он мягко, – однако госпожа Раэтта никогда не принимает просителей лично. Не сочтите это неуважением – у неё просто нет на это времени. Она всегда у постелей больных, умирающих, будь то в лазарете или у них дома. Часто – у тех, кто не может позволить себе лечение. Она редко отдыхает. Порой пропадает до утра. Но вы можете, – он сделал плавный жест пером, как бы предлагая продолжить, – изложить свою просьбу мне. Я запишу всё дословно и передам госпоже. И если она сочтёт возможным взяться за ваше дело…
Герцог взглянул на него с холодной недоверчивостью. Ему ставят условия?
