* * *
Человек.
Нет, не чужой. Вырядился. В белом хитоне… Отсюда не видать, но я не удивлюсь, если красавец писаный. Тогда все сходится.
Хорошо, что я стар. Мне не грозит ничего, кроме смерти.
Хорошо, что я пьян. Иначе мне пришлось бы хоронить свое любопытство и обманывать самого себя, что не осталось иного удовольствия, как только потрепать языком с незнакомцем.
Отсюда и не видать, мужчина или женщина.
Эх, старый дурень. Женщина? Одна? Здесь, в Зарыданье?
От дурня слышу. Почему и нет, если пришлый? Слышал я от стариков, сам будучи отроком, что за нашими горами, – да не за этими, – за нашими! – так вот, за нашими горами, там, куда падает тень от палки в полдень, встают еще более высокие горы, а за ними – земля, гладкая, как речь льстеца. И землю эту заселяют люди, у которых верховодят женщины – с власами до земли и одной грудью. Они…
Это он.
Так вот, они…
Враки! Ты сам старик, да, да, не притворяйся,
и уж ты-то знаешь, насколько можно верить речам стариков, особенно после пузатого кувшина.
Насчет кувшина ты прав. Налью.
Погоди. Ты сказал: это он?
Или подождать?
Не может быть. Что же ты сидишь и тратишь время попусту
наедине с этим кувшином?
Ну, давай, давай.
Скрыться не успеешь?
От смерти не убежишь.
Кха! Кху! Ху! Хух!
Дурень.
Уф…
И как эллины пьют вино, разбавленное водой? Пить вино, разбавленное водой, оцени сравнение, все равно, что познать девственность, разбавленную другим мужчиной. А?
Ты пьяный похотливый старик.
Точно.
А вот насчет стариков, разбавляющих истину ложью… Не ко всем это относится.
Я о тех, кто достиг того возраста, когда лгать становится трудно. Словно оскверняешь рот. Ну, если только самую малость прихвастнуть…
Покажи мне меру своей малости.
Хорошо, что овцы окотились.
Да не бойся, правда, не бойся. Жил, не жил…
