Четырнадцать лет просидел протопоп Аввакум в подземелье. Четырнадцать лет не видел протопоп: ни неба ясного, ни лужка зеленого, ни солнышка лучезарного. Вернее, каждый день видел, но не наяву, а лишь во снах с мечтами редкими. А сегодня, узрев весеннее солнце, неспешно плывущее средь прозрачной синевы бескрайнего небосвода, Аввакум чуть сознание не потерял. Подкосились его ноги, застучало в голове набатом, холодным потом покрылся лоб, и завертелось всё вокруг, словно Аввакум – щепка в омуте черном.
– Прости и помилуй, Господи, – зашептал еле слышно опальный протопоп. – Не дай слабости ворогам показать. Поддержи. Нельзя мне сейчас пасть, никак нельзя…
И только Аввакум промолвил просьбу свою, как сразу же почувствовал ощутимый удар в спину. Это идущий следом за протопопом стрелец, пустил в ход черенок своего бердыша. По недомыслию ударил служивый Аввакума, но на всё воля Божья… Вздрогнул протопоп от боли и пала всякая пелена с глаз его. Всё видел он теперь так явственно, как только в юные годы видеть и привелось. Прямо перед Аввакумом стоял небольшой сруб из смолевых бревен, вокруг сруба были положены снопы соломы, а по всей соломе валялась сухая береста.
На месте казни изо всех сил суетился подъячий Ефим Туманов, уж очень ему хотелось сегодня отличиться. Не каждый же день из столицы гонцы случаются, да еще с таким указанием.
– Надо, чтоб заметил меня гонец непременно, – думал подъячий, самолично подкладывая к срубу большие снопы соломы. – Расскажет, может, где надо, как я волю блюду государеву. Другой-то, всё кое-как сделает, а я за милую душу постараюсь. Сил не пожалею…
Завершив укладывать снопы, Туманов подбежал к мальчишке- помощнику, одарил его звонким подзатыльником и, прямо-таки, вырвал из рук четыре толстые свечи.
– Что ж ты нерасторопный такой!
И вот уже стоит Аввакум с тремя соратниками своими в срубе и готовится в последний раз пострадать за веру истинную. В руках мучеников зажженные свечи. Замерли люди, толпившиеся вокруг страшного сруба. Еще четыре черных ворона, словно чуя чью-то близкую смерть, прилетели и уселись на куполе деревянного храма, тоже ждут, разглядывая сверху место скорой казни и притихшую толпу.
Тихо вокруг смолёвого сруба; только и слышно, как капель с крыши храма падает да долбит серую наледь. Подъячий Туманов поначалу тоже поддался всеобщему настроению, притих, и ему жутко стало в этот ответственный момент, но Ефим скоро пересилил себя.
– Давай, – закричал он сиплым голосом и надрывно закашлял. – Кхе-кхе-кхе! Поджигай! Чего встали?! Кхе-кхе-кхе!
