Конец лета висел над Империей усталым, позолоченным гнетом. Солнце, еще жаркое, уже потеряло свою яростную прыть и светило с ленцой, заливая лес медовым светом. Воздух, густой и неподвижный, был насыщен запахами увядания: горьковатой пыльцой последних репейников, сладковатым брожением перезрелых ягод в чащобе, тяжелым душком влажной земли под сенью елей. Листва, еще зеленая, казалась утомленной, припыленной, кое-где уже пробивался первый, робкий багрец, словно капли засохшей крови на старой кольчуге. Лес замирал, затаив дыхание перед долгим сном, и в этой звенящей тишине уже витало незримое присутствие осени – безжалостной и молчаливой уборщицы полей.
По Северному тракту, врезавшемуся в чащу, как тупой нож в бок спящего великана, двигался небольшой отряд. Десять легионеров Магистерия в латах, надраенных до слепящего зеркального блеска. Их глаза бегали по сторонам, отмечая каждый подозрительный шелест, каждую слишком глубокую тень. Даже крепкие гнедые кони, улавливая нервное напряжение седоков, фыркали и мотали головами, заставляя поблескивать на солнце медные бляхи сбруи.
Возглавлял отряд, восседая на высоком, костистом жеребце цвета пепла, магистр Рейстандиус. Его плащ, некогда пурпурный, выцвел до цвета дорожной пыли. Старик казался дремлющим, расслабленно покачиваясь в седле в такт шагов жеребца, но каждый мускул колдуна был напряжен, а глаза видели все и сразу, занося на свиток памяти каждую трещинку на коре деревьев.
Рядом, отбрасывая длинную тень, ехала баронесса лю Ленх. Пальцы ее в кожаной перчатке то и дело непроизвольно сжимались в пустоте, будто ощущая знакомую, уютную тяжесть эфеса. «Ненасытный» мирно спал в ножнах у ее бедра, но Талагия чувствовала его сны – темные, липкие и беспокойные, словно отголоски далекой грозы.
По левую руку от волшебника ехал Трап, понурив голову. Вернее – то, что от него осталось. Облаченный в штаны из грубой мешковины – унизительный атрибут изгнания. Некогда гордая борода гнома, заплетенная в роскошные косы, была коротко острижена, а от длинного, звучного имени «Трапезунислатбарад» осталось лишь жалкое, щемящее душу «Трап», данное при рождении.
В центре колонны, с противным скрипом вдавливая колеса в грунт на добрых пол-ладони, тащилась тяжелая телега. На ней стоял сундук. Черное дерево, сплошь окованное матовой сталью, без единой щели, замочной скважины или даже узора. Что скрывалось внутри, знал один Рейстандиус. И выражение его лица не сулило ничего хорошего.
За поворотом показался мост, перекинутый через Серую Глотку. Жалкое зрелище – длинный, скрипучий остов, прогнувшийся под тяжестью лет и нерадивости здешних управителей. Доски, изъеденные сыростью, торчали во все стороны, словно ребра давнего утопленника, выброшенного на берег. Свинцовые воды реки внизу лениво и неумолимо перекатывались через пороги, издавая низкий, непрерывный гул, похожий на ворчание голодного орка. Воздух над водой струился холодной дрожью, пах тиной, гнилым деревом и тайной.
