Шестьдесят минут.
Одно астрономическое число, шестьдесят оборотов стрелки, отделяющих его от того, что одни называли бессмертием, другие – самоубийством, а он предпочитал определять как переход. Не в метафорическом смысле, а в самом что ни на есть физическом. Переход через границу, за которую не заглядывал ещё никто.
Лев Корвин стоял у панорамного окна, вжавшись подошвами в прохладный пол, словно пытаясь в последний раз ощутить незыблемость гравитации. Лаборатория «Нейротеки» парила в ночи, а город под ним раскинулся голограммой, мерцающей схемой, где каждый огонёк был битом информации, узлом в гигантской сети. Он всегда видел мир таким – не через призму эмоций, а через архитектуру связей, скрытые паттерны, управляющие хаосом жизни. Сейчас этот вид был как никогда уместен. Он был зримым воплощением той цифровой натуры, в которую ему предстояло погрузиться.
Но взгляд его скользил не по огням, а по собственному отражению, призрачному и невесомому, наложенному поверх городской карты. Два мира на одном стекле. Внешний – упорядоченный, подчинённый законам физики. И внутренний – тот, что был заключён в костях его черепа, кипящий нейронами, синапсами, воспоминаниями и страхами. Скоро граница между ними должна была рухнуть.
Биохимические показатели в пределах прогноза. Электрическая активность коры – допустимый разброс. Уровень нейромедиаторов…
Мысли текли ровным, холодным потоком. Это не была молитва и не самовнушение. Это был финальный системный аудит. Его сознание, этот великолепный, сложнейший инструмент, который он изучал всю жизнь, теперь проверял сам себя перед последним экспериментом. Он не позволял себе думать о том, что будет после. Только о процессе. Только о последовательности шагов, как если бы он был алгоритмом, а не человеком из плоти и крови, стоящим на краю небытия.
Он поймал себя на том, что ищет в отражении признаки надвигающейся метаморфозы. Не станет ли взгляд иным? Не появится ли в глубине зрачков отсвет той искусственной сети, что скоро должна была опутать его естественный разум? Но глаза, смотревшие на него из стекла, были всего лишь глазами. Усталыми. Слишком человечными.
А что, если Аня права? – мысль проскочила, как сбой в программе, нарушив стройный ряд цифр и параметров. Что, если за этим окном не свобода, а лишь иная форма тюрьмы? Тюрьмы совершенства, лишённой случайностей, составляющих душу?
Он тут же отогнал её. Сомнение было роскошью, которую он не мог себе позволить. Оно было как трещина в броне, через которую хлынет паника и сведёт на нет все годы подготовки. Нет, путь был выбран. Истинный учёный не отступает, дойдя до порога открытия, пусть даже цена открытия – он сам.
