Они прошли на второй этаж, который, ради блажи, был устроен на высоте двадцать второго, а на самом деле находился гораздо выше первого и из больших окон там был виден растерянный маленький город, значительно измененный наклонной перспективой, слегка перевернутый, испуганный, блестящий, дрожащий, темный по углам; один из уголков завернулся и видно было, как по горизонту трепетал дождь, отражаясь в лужах. Над тучами зияло звездное небо, ни мало не похожее на настоящее; мгновенье медлило – заметив это, дама с коброй на шее отперла дверь, потом заперла и снова отперла.
– Спаситель, подержите, пожалуйста, – сказала она, отдавая кобру, чтобы освободить ладони для двуручного ключа. Спаситель подержал. Кобра здорово стискивала ему руку, улыбалась нахально и выглядела так, будто смазана несвежим жиром – и он положил змею в горшок с фокусовой пальмой, – кобра сразу же, урча, зарылась в почву, богатую фтористым известняком.
– А это вы зря, – сказала дама, – теперь она все корни перегрызет. Змея ведь, хищница. Понимать надо.
Спаситель подарил даме букет красных фолиантов в обложках из тисненой кожи и та отдарила его легким кивком. Помещение выглядело большим, но казалось маленьким, если смотреть издалека. Хозяин местности сидел за круглым столом вытянутым в ширину, на столе же были разложены разные яства и пития, наклонной башенкой по центру. Венчали башенку крабовые клешни, очень деликатесные, изготовленные из чешуи дикого минтая. Слева стол казался пустым, а справа – тоже пустым. За ним сидело несколько пустых мест с неразличимыми лицами.
Поодаль расположился охранник с очень мускулистой шеей, свисающей ниже плеч.
Еще дальше резвилась худая и длинная собака на поводке, совершенно неотличимая от поводка. Собака слизывала свой пот, чтобы не загрязнять окружающей среды, но от стараний снова потела. Еще дальше линии перспективы сходились в точку. А совсем далеко трое углечистов играли в карты на приседания, но их не было видно.
Шут, выкрашенный в национальные цвета, дудел в дудку, как при царизме.
В который раз за этот день спаситель ощутил странность и, возможно, неправильность мира. Так не может быть, подумал он. Это я и это они. Почему же никто не видит того, что я? Что-то есть в этом от раскрашенной поверхности, под которой слой тьмы. Я слышу гул и только он и есть настоящее. До меня долетают искры и я спрашиваю себя – что это? Спрашиваю так, будто не знаю ответа. А ведь знаю, и все они тоже знают.
– У вас понос? – спросила дама.
– Нет, я просто задумался.
– Да, меня тоже от мыслей пучит, – произнесла дама с интонацией усыхания мозгового вещества.
