Пролог – Тригодаспустя
Прошло три года с тех пор, как Джеймс вернулся в свой век.
Мир, когда-то дрожавший на грани разлома, вновь стал тих и целен.
Осенние дожди стекали по крышам старого города, по узким улочкам, по замшелым камням у пристани, словно смывая следы того, что не должно было произойти.
Но не всё можно стереть временем.
Некоторые следы живут не в камне – а в памяти.
В тот вечер, когда границы между мирами закрылись, небо было густым, почти чёрным.
Луна, словно вырезанная из серебра, застыла над холмами, где начинался лес.
Там, у водопада, всё и закончилось.
С тех пор Джеймс больше не возвращался к тому месту.
Он знал: стоит лишь ступить на тот берег – и тишина заговорит с ним её голосом.
Дни сменялись неделями, недели – годами.
Мир вокруг жил привычной жизнью:
люди смеялись на ярмарках, священники зажигали свечи в церквях, осенние листья ложились мягким ковром на старые дороги.
Но для Джеймса всё это казалось чужим.
Он жил, как тень в собственном времени – будто кто-то вырвал из его жизни часть, которую нельзя вернуть.
Иногда, поздними вечерами, он садился у камина и смотрел на огонь.
Пламя дрожало в каменной нише, отражаясь в бокале старого вина.
Тени на стенах складывались в странные очертания – то ли силуэт, то ли воспоминание.
Он видел её – лицо Клэр, едва различимое в отблесках света.
Улыбка, которую он больше никогда не увидит.
Голос, что звучал между порывами ветра.
Он пытался забыть, но память была упряма.
В деревне шептались, что Джеймс изменился.
Он стал тише, задумчивее.
Порой его можно было увидеть на склоне холма, где ветер рвал сухие травы.
Он стоял неподвижно, словно слушая невидимую музыку.
Дети, пробегая мимо, замедляли шаг – казалось, вокруг него воздух плотнее, чем везде.
Как будто само время стягивалось вокруг его фигуры, пытаясь удержать того, кто когда-то ослушался его законов.
Он часто писал.
На столе в его доме – в старом поместье с тёмными окнами – лежали десятки листов, исписанных аккуратным, но нервным почерком.
Письма, которые он никогда никому не отправит.
Каждое – обращение к ней.
К той, что, возможно, больше не существует в этом мире.
Он писал ей, как живой, рассказывая, что видит, о чём мечтает, как прошли дни.
Иногда его строки дрожали, чернила растекались от капель дождя, упавших из открытого окна.
Иногда слова превращались в молитву – тихую, отчаянную.
– Еслитыгде-тоесть, Клэр, – шептал он, глядя в ночь, – еслихотьодначастицатвоегодыханияосталасьтам, гдеябыл… услышьменя.
Ответа не было.
Только ветер трепал старые ставни, только дождь бил в стекло, как память о дне, что не хотел уходить.
