«Уж конечно! Куда нам, непонятым…»
Георгий запустил руку под пальто, нащупал плавный изгиб складного ножа, спрятанного во внутреннем кармане. Над Санкт-Петербургом в черноте неба, угадываемые по отсветам городских огней, висели тяжёлые ноябрьские тучи. Шёл дождь вперемежку со снегом, переставал, но стоило прохожим закрыть зонты, как дождь начинался вновь. Налетал ветер, кидал капли в лицо, вывёртывал зонты – погода прогоняла с улиц.
Стрелки часов на арке Главного штаба показывали без десяти полночь. Он уж не помнил, почему пошёл от Исакия к Невскому: ноги сами понесли. «И хорошо, – подумал Георгий, – чем позднее, тем лучше».
Они поступили в Петербургскую консерваторию в один год: Георгию было тринадцать, Владиславу – двенадцать. Здание на Театральной, строгое, тяжёлое; класс гармонии профессора Олидина; мечты и бессонные ночи, проводимые за уроками…
Георгий Тускин, сын плотника, с трудом скопившего необходимые для поступления деньги, и Владислав, сын адмирала Ревдинского – характеры их различались как лёд и пламя. Юный Георгий, молчаливый, закрытый в себе, домашний и в сущности не готовый к этой учёбе, с завистью наблюдал, как Славко подбивает класс на очередное предприятие, как после один принимает на себя вину и всё равно остаётся любимым учеником всех, кажется, профессоров. «Наш столеток!» – сказал однажды Олидин. Тогда никто не понял странного слова, прозвучавшего неразборчиво и показавшегося Георгию названием какой-нибудь морской птицы. Только перейдя в высшие классы, он узнал настоящее значение: талант, появляющийся не чаще, чем один раз в сотню лет.
Зависть проснулась как-то вдруг, и больше была она похожа на ревность, слишком сложную, чтобы размышлять о ней, и с первого дня болезненную и навязчивую. Как-то раз Георгий застал одноклассника за роялем вместе с Василием Дмитриевичем Ямковским, знаменитым профессором, преподававшим общее фортепиано. Седовласый композитор и четырнадцатилетний юноша вдохновенно, с улыбками на лицах играли в четыре руки пьесы Рахманинова. Орлиный профиль, чуть сгорбленная фигура, большие руки с узловатыми пальцами – подготовительное отделение боялось «Яму» (такое прозвище закрепилось за профессором). А здесь похожий на кощея старик будто оттаял и говорит мерзкие добрые слова – отчего же? Не оттого ли, что у отца Владислава на мундире золотые эполеты? Уж точно не от игры! Не может быть, чтобы от игры!
