Молнии полыхают от горизонта до горизонта каждые пять секунд. Гром ревёт, изредка сбавляя накал перед особо мощными взрывами. Ночь рвётся на куски – и вновь сшивается извечными силами тьмы. Что ей молнии?
Весенний ливень льёт Всемирным Потопом. Лужи растекаются морями. Высоковольтные вышки высвечиваются огненными скелетами – и пропадают во мрак. На вершине опоры вспыхивает голубое пятно цвета молнии. Плавятся изоляторы. Искры лавиной летят навстречу отражению в лужах.
Высоковольтный провод, подобно колоссу, ниспадает туда же. Оголённый конец впивается в воду. Вверх бьёт вулкан – искры и пар. Вниз мчит поток электронов. В это же мгновение и в это же место шарашит молния толщиной в руку.
Почему молния бьёт в землю, когда вокруг полно высоких мест?
Прянули члены. Судорога взвихрила хребет. Затрещали, всасывая чуждую мощь, хрящи. Остатки мышц послушно слились в новые группы. Маленькие голубоватые разряды латали тело в единое и почти целое.
Корчи взрыхлили грунт. Нечто ползло навстречу стихиям. Вязкий глинистый субстрат оплетал, связывал, мешал. Но что тому, кто выпил молнию, какая-то почва?
Громы аплодировали очередному рождению.
Комья грязи летели во всех измерениях. Потоки воды сбивали их на лету.
Концерт окончен, овация не нужна. Взрывы в облаках реже. Гроза уходит.
Грядёт он.
Уши снова ловят шум. Глаза опять видят.
Жажда мести, неутолённая десятки тысяч лет, силовой волной стегает новое тело.
Шаг. Ещё. Трудно брести. Грязи почти по брюхо. Лапы вытягивать сложно…
Что!? Брюхо? Лапы?
«НЕЕЕЕТ!»
Эмоция, подобная визгу проклятой циркулярной пилы, которой сообщили, что жертвы закончились, сверхзвуковой волной метнулась вдаль. Трагедия заглушает всё вокруг кроме личной боли. Но если прислушаться…
Пять вспышек протеста плюс промежуток леденящей душу тишины нарушили покой города. Ненависть и месть толкали под ливень отнюдь не грибы. Ночь принимает, и не такое за миллиарды лет видела.
Стекло в окне детской комнаты затряслось от грома. Мальчик двенадцати лет сел. Кровать скрипнула, как на кошку наступили. Одеяло отлетело в сторону. Руки спросонок елозили по кровати. Пальцы чувствовали холод там, где должно быть тепло.
Свист… Нет. Это раньше Друг в кровать на свист прыгал. Тёплый, добрый, мягкий… живой… Теперь скакать некому. Умом ясно: старость, пёс прожил почти дюжину лет. Но несправедливо! И горько…
