Предрассветную тишину прорезал дикий крик. Тут же раздался еще один, истошный. И снова вопль, и еще…
Мгновение, а мир словно бы разорвался на части, от прежнего беззвучья не осталось и следа. Звон певучих тетив, посвист острых стрел, стенание высвобождаемых клинков, яростный рев воинов, ржание взбешенных лошадей, плеск днепровской воды, взбиваемой сотнями копыт, – все смешалось.
– Сколько же их?! – прошептал князь. И выпалил, будто здравницу на пиру: – К бою! Пощады не давать… никому! Истребить всех до единого! Правда за нами, на земле она – не в небесах!
Ему ответил зычный, многоголосый хор:
– Слава князю!
– Русь! Русь!
Разом вдоль брега вспыхнули факела, огненная лавина растекалась по склонам. Туда, к Днепру, где из пенных вод на песок выбираются новые черные толпища степняков.
Один за другим возгораются сигнальные костры. Сюда устремятся лодьи тех, кому вот уже сейчас, еще немного, привечать хазаров посреди реки – на переправе, награждать гнилое племя злыми укусами стрел и страшными ударами рогатин.
– За князя!
– За Новград! За Киев!
Хазары спешат покинуть предательские воды, карабкаются, еще не разумея, откуда взялась напасть. Передовые узрели и уже почуяли на собственной шкуре – на берегу ждет смерть! Но все равно не остановятся, потому как следом нескончаемой змеей изгибается, извивается, но плывет сотня сотен воинов, приученных воевать и побеждать самого хитрого, самого упорного врага.
Они и сейчас намерены победить, разорить, наказать воспрявший духом Киев, восставшую супротив Степи Русь.
– Не выйдет! Не позволим! – глухо прорычал князь. – Кровью умоетесь и захлебнетесь.
Словно вторя его словам, над горизонтом восставало багряное солнце.
Воздух раскалился так, что и дышать страшно – кажется, жаркая пустота вот-вот опалит горло, выжжет все внутри. Пот по спине тонкими струйками – вскоре рубаха промокла насквозь, отяжелела…
Капли влаги проступают на лбу, быстро катятся вниз, оставляя соленые дорожки на чумазом лице.
– Фух, как в бане! – выдохнул Добря и в который раз утер лоб рукавом.
Он схватился за край бревна, поднатужился, но упрямая деревяшка не поддалась.
– Брось! – гаркнул отец. – Пупок развяжется!
– Не развяжется… Сейчас, только передвину этот край…
– Добря!
Мальчишка обернулся и, уловив во взгляде отца нешуточный гнев, отдернул руки. От жара брéвна и доски истекают смолами, ладони у Добри липкие. Попытался вытереть о штаны, но только сильнее испачкался.
– Шел бы ты отсюда, – проворчал отец.
Сам без рубахи, в одних портах. Огромный, мощный, широкоплечий. От долгой работы под палящим солнцем кожа пропиталась бронзой, а волосы, наоборот, выгорели, стали тусклыми. Завидев этого громилу, все заезжие пугались, жались к стенам, принимая за разбойника, которого новый князь пленил и принудил работать ко всеобщей пользе. А местные не без ехидства рассказывали, что вовсе не душегуб, а лучший во всей округе плотник.
