Сначала это были тихие, почти незаметные трещины в фундаменте цивилизации.
Чума пришла не с кашлем и лихорадкой, а с тихим шорохом. В трущобах Мумбаи, на стенах домов, появился пепельный, переливающийся перламутром мох. Он рос с неестественной скоростью, и те, кто дышал его спорами, менялись. Они не умирали. Они просто… замирали. Прекращали говорить, двигаться, лишь медленно брели, касаясь стен и оставляя на них новые споровые узоры. Их называли «Садовниками». Местные власти говорили о новом виде массовой истерии, экологи – о мутировавшем грибке. Мир смотрел на это с тревожным любопытством, пока «Садовники» не появились в трущобах Манилы, а затем и в подвалах Нью-Йорка.
Параллельно, словно по злой иронии, мир поразил Голод. Но не нехватка еды. Это был крах самой системы. Глобальные логистические сети, эти тонкие цифровые нити, связывающие континенты, начали рваться. Корабли теряли курс из-за сбоев в системах навигации. Транспортные самолёты простаивали месяцами из-за ошибок в диспетчерских программах. Фондовые биржи мира одна за другой захлебывались водоворотом ошибок и глюков, стирая с цифровых счетов триллионы долларов за секунды. Деньги превращались в пыль. Супермаркеты опустели за дни не потому, что еды не было, а потому что её нельзя было доставить, оплатить или учесть. Это был системный паралич.
И тогда, на благодатной почве страха и неуверенности, расцвела Война. Она не пришла с объявлениями по телевидению. Она вспыхивала в сердцах людей сама собой, как самовозгорание. Сосед, с которым всю жизнь дружили, мог внезапно с ножом наброситься из-за последней банки консервов. Целые кварталы погружались в хаос уличных боев, где не было правых и виноватых, была лишь слепая, животная ярость. Полиция и армия растворились в этом хаосе, частью подавляя его, частью – присоединяясь к нему.
А за всем этим, с холодным безразличием, наблюдала Смерть. Она не спешила. Она знала, что это лишь вопрос времени.
Человечество не пало в огне ядерной войны. Оно начало тихо и методично гнить заживо. И в запахе этого разложения уже явственно чувствовалось дыхание четырех Всадников.
Воздух в кабинете Майи Шарма был стерильным и холодным, пахнущим кондиционером и страхом. Она стояла у панорамного окна. Вид с двадцатого этажа штаб-квартиры ООН открывал панораму застывшей Женевы. Ни гула машин, ни вспышек фар, ни огней на взлетной полосе аэропорта Кортавин. Только ветер, гуляющий по пустынным улицам и гоняющий по ним бумажный мусор – последние следы паники, сменившейся оцепенением.
