ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Я родился весной. Грязные ручейки бежали по талому снегу, солнце еще не грело, зато ветер заставлял старое деревянное крыльцо скрипеть и подрагивать. Впрочем, мне это было неведомо. Весь мой мир сосредоточился в мягком материнском животе – таком тёплом и безопасном.
Тычась крохотным мокрым носом в её брюхо, пытаясь опередить братьев и сестёр в погоне за молоком, я издавал жалобный писк, удивляясь собственному голосу: «Как громко! Неужели это я так шумлю?» Должно быть, меня слышали все вокруг.
Слепо щурясь, я ворчал и топорщил шерсть, когда ласковый шершавый язык скользил по спине. Сытый и вымытый, засыпал от усталости, чувствуя, как медленно и ровно бьётся большое сердце моего мира.
Мать решилась выбраться из-под крыльца лишь спустя несколько дней, когда голод стал невыносимым. В её животе урчало, как и в моём. Безопасная до этого момента темнота теперь принесла одиночество. Я дрожал и скулил, прижимаясь то к братьям, то к сестре. Без матери стало слишком просторно вокруг, и это пугало.
Вскоре она вернулась. Её шерсть пропиталась дождевой водой и странными чужими запахами, но мы тут же поспешили к ней, будто она отсутствовала целую вечность. Стоило почувствовать знакомое тепло, как в наш мир снова вернулись уверенность и надёжность. Всем своим крохотным сердечком я верил, что мать больше никуда не денется.
Но на следующий день она снова ушла.
Прозрев, я испугался. Под старым, прогнившим крыльцом нас со всех сторон окружало тёмное пространство; сухие деревяшки казались огромными. Помню, как одинокий луч света – первый тёплый дар весны – пробрался сквозь узкую щель в нашем убежище. Я потянулся к нему, вдохнул носом сырой воздух, и солнце, коснувшись моей морды, внезапно подарило тепло.
Вскоре мать начала отлучаться чаще, её вылазки за пропитанием удлинялись. Но я уже не трясся от страха. Знал – она вернётся. Да и бояться было нечего: сухая трава, на которой мы спали и играли, рассохшиеся доски, надёжно скрывающие от посторонних глаз, темнота – всё это стало знакомо и больше не пугало. Такой он, наш понятный и привычный мир.
Мать возвращалась, и в нос ударял новый вихрь запахов, среди которых слаще всего пахло молоком. Прижимаясь к её шерсти, я принюхивался, узнавал и запоминал – как пахнут дорога, куры и чёрно-белая кошка, что ежедневно наведывалась в гости, садилась на забор и, нагло щурясь, грелась на солнце. Завидев её сквозь щели, мы поднимали лай и шум, но вылезти из-под крыльца не решались. А она насмешливо поглядывала сверху вниз и умывалась.
Мои более крупные братья – чёрные и неотличимые друг от друга – первыми научились рычать и теперь отвоёвывали у нас с сестрой клочки земли. Порой очень хотелось ввязаться в их возню, но всё, что удавалось, – упираться лапами в землю и не давать себя сдвинуть. Братьям это не нравилось, и они просто валили меня набок. Так что мы с сестрой держались особняком. Она была почти белая и, прячась за моей коричневой шкурой, опасливо прислушивалась к возне братишек. Они не обижали её, но в свои игры принимать не спешили. Впрочем, как и меня.
