648 год от О.И. (Основания Империи)
Архиграммат Варфоломей умирал. Не потому, что был стар, или болен. Он стоял на пороге в иной мир из-за собственной клятвы. Шесть сотен лет назад, он скрепил первую Великую Хартию Основания Империи, вплетя в неё свою жизнь в качестве гарантии нерушимости. Теперь Хартия трещала по швам, разъедаемая ложью и двусмысленностями, которые, как раковая опухоль, прорастали в бесконечных, новых указах Империи.
Варфоломей стоял в центре Зала Судеб. Вокруг в воздухе, повинуясь воле словесного мага, мелькали огненными буквами тексты договоров, указов и присяг. Вся правовая ткань Империи. Архиграммат искал источник заразы. Когда-то могущественный голос, теперь был похож на скрежет камня о камень. С каждым произнесённым словом с седой бороды осыпался буквенный пепел.
– Нашел! – просипел он.
Конструкция сияющих текстов чуть содрогнулась. Одна-единственная фраза в новеньком договоре о поставке зерна в одну из приграничных провинций, подписанная накануне, подсвечивалась ядовито-багровым светом. Фраза казалась идеальной. Юридически безупречной. Но, все же несущей в себе семя хаоса. Она позволяла в одностороннем порядке расторгнуть договор в случае «ненадлежащих погодных условий». Это обрекло бы тысячи людей на голодную смерть.
Варфоломей знал, что попытаться просто разорвать её, бессмысленная затея. Фраза была вплетена слишком искусно. Но он не зря был Архиграмматом. Варфоломей воздел руки, и предсмертный обет прозвучал на языке самой реальности:
– Да будет так. Отныне сила подобных пунктов обратно пропорциональна чистоте помыслов подписавшего! Ложь, ими порождённая, да обратится против лжеца!
Раздался звук, словно треснуло само небо. Багровая фраза не погасла, но изменилась, обретя серебряную колючую оправу. Цена обета была мгновенной и ужасающей. Архиграммат Варфоломей рассы́пался в прах, подобно древнему свитку. Где-то высоко в небе, над столицей, пока невидимая никому, дрогнула и стала чуть шире багровая трещина. Шов, за которым шевелилось нечто голодное.
667 год от О.И.
Воздух Пепельного рынка ощущался густым и липким соусом, вываренным из человеческого пота, перегара и сладковатой гнили перезревающих фруктов. Он не то, что бы наполнял лёгкие, а больше устилал их изнутри, въедаясь в одежду, кожу и даже душу. Илья ненавидел этот рынок всеми фибрами души. Его постоянный, неутихающий гомон и смрад. Но, больше всего ненавидел за то, что товаром на Пепельном были не столько продукты, но и человеческие судьбы, цинично расписанные на грубой бумаге.
