Никогда прежде не видел я такого праздника. И не увижу больше. Цветные полотнища реяли вдоль галерей из белейшего мрамора, а над опрокинутыми мостами скользили по воде разукрашенные лодки. Целые оркестры дни напролёт плыли, тревожа мелкую рябь Царицы – Адриатики. А небо над морем переливалось всеми оттенками перламутра.
Праздник на водах, праздник посреди вод. Нескончаемое веселье.
Глядя на всё это великолепие: на молодцов в сарацинских тюрбанах, на пленительные улыбки дам, трудно было поверить, что вскоре тяжёлым и печальным гулом колокол Сан-Марко возвестит Великий пост.
Но покамест в ликовании людей и волн не было раздора. Пели все, и пело всё. Казалось, если заткнуть уши, так и хлынет в душу волной канцона[1]:
Из пенного шёпота светлых волн,
Сквозь гам человеческий вижу я сон.
Я вижу в луче ослепительно-ярком
Крылатого зверя на огненной барке.
Чудесная лодка, плыви, плыви!
Венеция в трепете, беды мертвы.
Седых аллегорий колеблются флаги,
Смирен сарацин и Невежество в страхе.
Бессмертная слава, труби, труби!
Ни злата в мошне, ни похвальной молвы,
Не жаль ничего ради нашей Царицы,
Что в пену и пурпур заката рядится.
Мы знаем такую тоску в крови,
Что жарче огня, горячее любви!
Сегодня у моря особая месса:
Последнюю девку окрестим принцессой.
А солнце, огромный запретный плод,
Над городом белым растёт и растёт.
Плывёт и плывёт над лагуною чистой
Огненный лев евангелиста.
Проворные акробаты и жонглёры сновали по улицам. Ухари[2], закрыв полумасками лица, дразнили кокеток. Поговаривали даже, что сам мессир чёрт выбирается по такому случаю из тёплого пекла и, нацепив бауту[3], бродит по городу, смущая христиан.
Но об этом я ещё скажу вам в свой час. Я – Алонзо Фортеска, сын и наследник старого графа. И вся эта печальная и поразительная история… случилась из-за меня.
А всё началось за неделю до Жирного вторника[4]. В городе объявился молодой дворянин, соривший деньгами, как ростовщик на смертном одре, и бранившийся так, что краснели неаполитанские матросы. Много такого люда стремилось в светлую Венецию, но этот… Этот нахал назвался моим именем.
Представьте себе: всё это я узнал много позже. И каково было услыхать молодому человеку из приличной семьи, что некто, во всём подобный синьору Фортеска, бесчинствует и пятнает имя дворянина!
Подумать только! С песнями и скрипичным воем негодяй водил по кофейням гребцов и пьяниц, бездельников и чудаков, где, угощая их от моего имени, провозглашал: