Повесть.
И показал мне чистую реку воды жизни,
Светлую, как кристалл, исходящую от
Престола Бога и Агнца.
Новый завет, Апокалипсис.
От угнанных в рабство я узнал про твой свет.
От синеглазых волков- про все твои чудеса.
В белом кружеве, на зеленой траве
Заблудилась моя душа;
Заблудились мои глаза.
С берегов Боттичелли белым снегом в огонь,
С лебединых кораблей ласточкой – в тень.
Скоро Юрьев день, радость моя,
И мы отправимся вверх -
Вверх по теченью.
Борис Гребенщиков, «Юрьев день».
Глава 1.
Алина Муравеева.
Когда неумолимая смерть подойдет ко мне вплотную, я вспомню материнские руки, и зеленые кущи, и проблеск голубизны среди зелени и тумана. Привет тебе, райское детство! Мне читали волшебные сказки, меня закармливали кремовыми тортами. Но потом все как-то разладилось. Отец ушел от нас и обзавелся новой семьей. Мой старший брат попал в автокатастрофу и умер на операционном столе в ужасных мучениях.
И все покатилось, как с горы. Моя мать умерла от пневмонии, оставив мне долги и разрушенную квартиру. Мне удалось окончить Литературный институт и устроиться на работу в библиотеку. Но на этом мое везение и кончилось. Платили мне так мало, что я удивлялась собственному существованию. Меня хватило всего на год, и я ушла. Пыталась устроиться куда-нибудь еще – никуда не брали. Я продавала квартиры и в конце концов оказалась в глухой заброшенной деревне. Эта, последняя квартира, где я сейчас жила, тоже стояла на продаже, и мне уже платили за нее авансом. В итоге я должна была оказаться на улице. Но я точно пребывала в заколдованном сне, тупая и равнодушная к собственной судьбе, как все ведомые под обух.
В то же время меня продолжал сжигать литературный огонь. В какие бы мрачные пропасти меня ни кидало, я продолжала писать книги. Повести и рассказы, фантастические и мистические, в духе Лавкрафта и Эдгара По. Никто не хотел их печатать. На всех моих сочинениях лежала печать того же темного рока, который гнал меня всю жизнь. И все же во мне даже сейчас, когда я ждала конца, крепла уверенность, что я должна писать книги.О, это яростное пламя, выжигающее тебя изнутри, о, эти высокие небеса! В двадцать лет я сочинила роман о детстве «Голубые мягкие пластинки», в тридцать сочинила повесть «Об ангелах и прочих птицах», Я не хотела подписываться своей фамилией – Муравеева. Мне мерещилось в ней что-то ничтожное, муравьиное. И я взяла себе псевдоним – Алина Салье. Уже не помню, где я услышала фамилию «Салье». Кажется, был такой переводчик.
Как все приговоренные к смерти, я с особой остротой чувствовала жизнь.Лавкрафт и Маркеспроникали мне в душу и учили меня презрению к суетным случайностям.Белокипенные сирени и черемухи доводили меня до горестно-сладкого исступления.Окна моей двухкомнатной квартиры выходили на узкую травянистую улочку, то освещенную звездами, то щедро облитую солнцем. И я, подобно изумленному ребенку, опять была вровень с сухой травой и немеркнущими звездами.
