День начался с тишины. Не той, что была благословенна, а густой, давящей, как вата в ушах. Шустов проснулся от ее гула и сразу понял: что-то не так. Кондиционер, вечно сипевший под окном старой сплит-системы, молчал. Не гудел, не вибрировал – просто отсутствовал. Как отрезанный нерв.
Он встал, прошел на кухню. Электронные чаты на плите показывали мигающие нули. Сброс. В холодильнике стояла та же тишина – ни жужжания компрессора, ни щелчка реле. Он открыл дверцу: внутри было прохладно, но эта прохлада была остаточной, умирающей. Молоко в пакете стояло неподвижно, без привычного дрожания поверхности.
Шустов посмотрел в окно. Двор был пуст. Ни машин, ни старушек с сумками-тележками, ни вечно лаявшей таксы из первого подъезда. Ничего. Даже ветер не шевелил желтые листья, застывшие на асфальте в неестественно четких позах, будто вырезанные из бумаги.
Он попробовал свет. Выключатель щелкнул с сухим, пустым звуком. Ничего. Радио – мертвая тишина в УКВ-диапазоне, шипение пустоты на FM. Мобильный телефон показывал полную шкалу сигнала, но при попытке дозвониться – ни гудков, ни голоса автоответчика. Тишина.
Это было не похоже на аварию. Аварии шумны. Аварии – это крики из соседних квартир, хлопанье дверей, голоса в подъезде. Здесь же была тишина музея после закрытия. Или лаборатории.
Он вышел на лестничную площадку. Двери квартир были закрыты. Он постучал к соседке, Марье Игнатьевне. Стучал долго, сначала осторожно, потом громко, кулаком. Ни звука из-за двери. Он приложил ухо к холодному дереву – абсолютная тишина. Ни храпа, ни скрипа кровати, ни бормотания телевизора.
Спускаясь по лестнице, он заметил деталь: на ступеньке третьего этажа лежала одиночная перчатка, детская, розовая. Она лежала слишком ровно, слишком аккуратно, пальцами вниз. Как будто ее не обронили, а положили.
Улица встретила его тем же безмолвием. Машины стояли у тротуаров, некоторые с приоткрытыми дверьми. В одной, «Ладе» десятой модели, ключ торчал в замке зажигания. Но в салоне никого не было. На перекрестке светофоры не горели. Ни красным, ни желтым. Стекла были просто черными, слепыми.
Он пошел к ближайшему магазину «Продукты». Дверь была не заперта. Внутри пахло не сыростью и хлоркой, как обычно, а странной, стерильной прохладой. Полки были полны. Колбасы висели ровными рядами, банки с соленьями блестели под тусклым светом, пробивавшимся сквозь грязные окна. На кассе лежал развернутый глянцевый журнал, раскрытый на одной странице. И больше ничего. Ни продавцов, ни покупателей. Ни звука холодильников-витрин.
