Город Кромвельск, 2089 г.
Когда последний луч света гибнет,
с хрустом ломаясь о край горизонта,
и проваливается в чёрную пасть тьмы,
город остаётся голым,
как труп без савана.
Тьма здесь не смена суток.
Она – наказание.
Для чудовищ – это музыка.
Песнь кровавого пира.
Колокольный звон, зовущий к добыче.
Они помнят запах тепла.
Помнят вкус крови,
которая ещё движется.
Ида слышит их шаги.
Медленные.
Обдуманные.
Терпеливые.
Она считает
удары сердца
до рассвета.
Каждую.
Проклятую.
Ночь.
Ида проснулась раньше рассвета от ощущения, что воздух стал другим. Он уже не был пустым. Он стал внимательным. Туман подсвечивался белёсым рассветом, но света в нём не было, только молочное, бессильное равнодушие.
Внешне город был неподвижен, но под неподвижностью чувствовалась набухшая, живая внутренняя пульсация.
Как у скорлупы, внутри которой шевелится что-то нерождённое, но уже созревшее.
Девушка поднялась с пола, где спала, и застыла.
Тишина больше не была мёртвой. В ней появились крошечные всполохи – будто кто-то пальцем проводил по стёклам зданий, пробуя, насколько они хрупкие.
«Скр-р-р… скр-р-р… скр-р-р»…
Ида подошла к окну. Туман больше не стлался по земле – он закручивался, свиваясь в тугую, бешеную спираль.
Его белёсые клочья сбивались в комья, наливались плотью, темнели по краям, как старые синяки под кожей мира.
Он набухал, пульсировал, дышал – медленно, мучительно, с хриплым всасывающим звуком… А затем – сорвался с места и прильнул к стеклу.
«Скр-р-р… скр-р-р… скр-р-р»…
Трещинка на стекле.
Как начало чужой улыбки.
За окном – силуэт. Тонкий, высокий, прозрачный.
Лёгкие линии, неровные грани, болезненно вытянутое тело, словно сотканное из слёз отчаяния, застывших на морозе.
Пальцы – длинные, как стеклянные иглы.
Они постукивали по стеклу с удивительной настойчивостью.
«Тик… тик… тик…»
– Стеклянница… – дрожащими губами выдохнула Ида.
Имя пришло, как вспышка – точное, режущее.
Тварь наклонила голову.
Границы её лица дрожали, как жидкое стекло.
Там, где должны быть глаза, было пусто,
но пустота как будто смотрела:
пытливо, тоскливо, нежно…
У чудовища не было рта, но Ида услышала приглушённый шёпот:
«Можно войти?..»
Голос не шёл снаружи.
Он вспыхнул внутри – между висками…
Бархатный, жалобный, почти человеческий шёпот.
Девушка вздрогнула, вскинула руки, прижала ладони к вискам —
но это не помогло.
Голос Стеклянницы был внутри, тревожил мягкие ткани сознания:
– Впусти… мне одиноко…
Пальцы-иглы, царапающие стекло…
«Скр-р-р… скр-р-р… скр-р-р»…
Ида отпрянула. Она могла бы закричать, но страх сковал горло.
Существо продолжало стучать – не злобно, не яростно, а умоляюще.
