Пролог: «Письмо из Кёнигсберга»
Гараж под Иркутском пах дымом, моторным маслом и чем-то ещё – тишиной после бури. За окном шёл мелкий дождь, тот самый, что моет не землю, а воспоминания. Москвич-2140 стоял у стены, будто отдыхал после долгой дороги, а на верстаке – кипел чайник, хотя огня под ним не было.
Марк чинил кассетный адаптер – не потому что сломался, а потому что руки требовали дела, а мысли – паузы. Аня сидела на перевёрнутом ящике, листая Книгу Швов. Страницы, что раньше шептали о разломах, теперь молчали. Как будто мир, наконец, перевёл дыхание.
И в этот момент – письма.
Первое лежало на пороге – сложенное втрое, с почерком, который Марк узнал сразу. Люда.
Калининград. Улица Дм. Донского.
Фонари зажигаются после полуночи.
Не электричеством. Голосами.
Поют песни 1945 года – и немецкие, и русские.
На рассвете – плачут чёрной смолой.
Местные боятся ходить ночью.
Если это твоё – приезжай.
Если нет – забудь.
Я всё равно запишу.
Марк передал записку Ане. Она прочитала. Помолчала.
– Это не разлом, – сказала она. – Это рана.
Кто-то пытается сохранить память, но делает это неправильно.
– Память не должна быть болью, – ответил Марк. – Но и не должна быть забыта.
Он уже собирался отложить письмо, когда заметил второе.
Оно лежало на капоте Москвича – не брошенное, не упавшее. Просто – было там, будто его принёс ветер с запада.
Конверта не было. Только старая фотокарточка, пожелтевшая, с потрёпанными краями. На лицевой стороне – улица Кёнигсберга, 1944 год. Дома в руинах, но фонари – целые. Один – горит. Вокруг – тени, похожие на детей.
На обороте – надпись углём, будто писали в темноте, наспех:
«Они не хотят домой.
Они хотят, чтобы их услышали.
Приезжайте.
Иначе фонари начнут звать по именам».
Аня взяла карточку. Провела пальцем по надписи.
– Это не угроза. Это просьба.
– Кто бы ни писал – он помнит, – сказал Марк. – А те, кого он помнит… ещё не ушли.
Он подошёл к магнитофону. Вставил чистую кассету – не для записи. Просто чтобы проверить тишину.
Нажал «Play».
Сначала – шипение.
Потом – голос.
Тихий. Женский. Поющий на немецком:
Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein…
Still ist die Nacht, der Mond scheint herein…
Колыбельная.
Не записанная. Не скопированная.
Живая.
Как эхо из подвала, где когда-то прятались дети.
Аня замерла. Марк – тоже.
– Это… не «Доктор», – прошептала она. – Это настоящая боль.
Та, что не просит быть спасённой.
Она просто… хочет, чтобы её услышали.
Магнитофон сам выключился.
Тишина вернулась.
Но уже другая.
Марк посмотрел на карту на стене. Провёл пальцем от Иркутска до Калининграда. Тысячи километров. Десятки городов.
