Арсений Лосев не шелохнулся. Он сидел в своем кресле – не простом предмете мебели, а архитектурном объекте из черной матовой кожи и вороненой стали – в самом центре своей личной вселенной. Перед ним не было ничего, кроме низкого столика из цельного куска черного обсидиана, отражавшего парящую в воздухе голограмму. Это была не плоская картинка, а дрожащая, пульсирующая взвесь световых частиц, в которой висели три размытых, умышленно обезличенных аватара – три корпоративных призрака, требующих от него ответа.
– …прогнозные показатели превышены, мы это видим, профессор. Но инвесторов волнует отсутствие четкой стратегии монетизации, – голос был идеально ровным, цифровым, лишенным малейших человеческих интонаций, и оттого казался Арсению Лосеву еще более отвратительным. Он был как скрежет пенопласта по стеклу, как идеально выверенная, но фальшивая нота.
Лишь его пальцы, покоившиеся на подлокотнике, едва заметно танцевали, дирижируя потоками данных. Легким, почти незаметным движением он смахнул с голографического дисплея диаграммы прибыли и прогнозы доходов. Цифры, которые для его собеседников были единственной реальностью, для него были лишь раздражающим визуальным шумом. Его биомонитор на запястье – тонкий, гибкий браслет без циферблата – показывал абсолютно спокойный, ровный пульс. Шестьдесят два удара в минуту. Он был в полном, абсолютном контроле.
На месте исчезнувших графиков возникла карта мира, испещренная темно-красными, пульсирующими очагами, похожими на раковую опухоль. Карта распространения не вируса, а глупости. Карта информационной энтропии.
В этот момент короткой напряженной паузы его мир проявился во всей своей стерильной полноте. Стены комнаты, обитые матовым, поглощающим звук материалом, создавали ощущение вакуума, идеальной акустической пустоты, его личной крепости, защищенной от хаоса внешнего мира. Воздух был прохладным и пах озоном – дыханием серверов, работающих в подвале. Лосев бросил короткий, почти мимолетный взгляд в огромное панорамное окно. Там, в холодной синеве предрассветного утра, застыл в своем безупречном, неземном совершенстве его японский сад камней. Пять замшелых валунов, идеально расчерченный гравий. Его единственный источник спокойствия. Его личная мандала. Островок порядка в океане безумия, которое сейчас пыталось прорваться к нему через эту голограмму, говорящую о низменном. О деньгах.
Он снова перевел взгляд на безликие аватары. И нанес свой первый удар. Его голос был тихим, но в абсолютной акустике комнаты каждое слово звучало как удар хлыста, как щелчок затвора.
