Далеко за селом надрывно выла собака, будто чья-то грешная душа просилась на небо.
– Вот чертово отродье! Как зачует полнолуние, тут и начинает бесовский концерт. Теперь ночи три будет голосить, пока эта бледная поганка на ущерб не покатится. – Прохор небрежно махнул рукой на матовый шар июльской луны, налитый какой-то нездешней, молодой и дурашливой силой. – Главное что? Как этот мячик в прибытке или убытке – молчит зараза. Да и не должно там быть собаки, никак не должно! Уж давно все посъезжали. Дома на дрова продали. Две-три избенки, правда, без окон-дверей стоят, крыши пообвалились, позарастало все. Далей, к лесу, – старый скотник. Где собаке взяться, ума не приложу! Местные мужики уж и так и сяк изловчались ее, поганую, отловить! Почитай, третий год житья в полнолуние не дает. И цепью ходили, и хитростями разными, и засады устраивали – все без толку. Только к халупам подберутся – вой-то и зачахнет. Натягаются по росной траве, вымокнут, а то и портки о загогулину подерут, идут по домам, матерятся. Тишина. Только мат-от и слыхать, а до села дойдут – она опять за свое. Да все в том же месте. Ну, они в обратную, с дрекольем. А вой, значит, к лесу, к ферме перекатится. Не чертовщина скажете?
– Откуда мне знать, я жилец новый, только сегодня вот и услышал. Не обрати ты моего внимания, вообще бы мимо ушей пропустил. Давайте-ка, Прохор Филипыч, на стол собирать, закусим помалу, не глядя на поздний час да увещевания докторов. У меня в желудке такой вой и урчание, что, того и гляди, все окрестные псы, или кто они там, посбегаются.
– Да все давно готово, барин! Вы пока умыться изволите, я мигом сообразую.
– Спасибо, голубчик. – Енох Минович не без труда извлек заметно тучнеющее тело из плетеного, ропотно заскрипевшего кресла. «Раздавлю когда-нибудь!» – подумал, вздыхая, Енох и, тяжеловато ступая по некогда крашеному полу просторной веранды, ушел в дом.
– Да не раздавишь, – словно угадав мысли нового постояльца, проворчал себе под нос Прохор. – Не ты, чай, первый на нем сидишь, не тебе и последствовать. Стулу этому годов тридцать. Эт я при службе уж двадцатый год, а она, плетенка, при дядюшке, царство ему небесное, стояла... – И, отдаваясь целиком хлопотливому делу сервировки стола, Прохор, как водомер, засновал на своих длинных, сухих и кривоватых ногах.
Всякий занимающийся неспешной механической работой знает, что при полной занятости рук голова остается абсолютно свободной и открытой для высокого полета разнообразных мыслей. Прохор любил творящийся в нем мыслительный процесс, без нужды стараясь в него и не вмешиваться. В своем внутреннем мире он был совсем другим Прохором, там он жил своей старой жизнью, которую еще помнил и любил. Казалось, сколько и прошло с 1991 года, а гляди как все поменялось! Хоть и был он в том далеке семилетним мальчуганом, а ныне уже, почитай, старец, шутка ли – скоро семьдесят девять, но память все удерживает, словно вчера все было. И Юмцина, которого нынче и вспоминать перестали, и сменившего его Отина. Того теперь более помнят как Преемника Первого Великого. Сейчас трудно вспомнить, на переломе века его в Преемники избрали или он уже тогда сам себя назначил? Три, не то четыре срока царствовал, при нем институт преемничества стал конституционным, а Российская Федерация, после войны с объединенной армией белоукров, которой успешно руководил евроясновельможный князь Арло Второй, была преобразована в Великую Демократическую Империю. Правда, границы имперские съежились, как шагреневая кожа. С запада межа проходила километрах в сорока от Одинцова, с юга – недалеко от Орла, на севере, выгибаясь дугой по Волге, ползла через Ильмень и Пермь за Большой камень. После чего надувалась в огромный пузырь, охватывающий почти всю Западную и Центральную Сибирь, так что восточное пограничье сложно змеилось западнее бывшего Красноярска, переименованного китайцами в Дзин-дза-мин. Столько всего с тех пор поменялось, Господи святы! Только титул главного управителя, Президент-Император, остался неизменным, и имя его во все времена звучало одинаково – Преемник. Цифры, конечно, менялись, сегодня, к примеру, властвовал Преемник Шестой Мудрый. Да кто их там, наверху, разберет, они что ни сделают, у них все по конституции и по закону получается. Хотя, по правде сказать, законы эти мало кто сегодня сумеет прочесть. Во всех магазинах, питейных заведениях и пунктах питания специальные полки оборудованы для этих толстенных книжек, напечатаных на новом государственном языке. Говорят, у русского дворянства в девятнадцатом веке было весьма модно по-французски парлекать, везло же людям! Ах, шарман, шарман! Чего тут сложного? А ныне без компьютерного русификатора хрен чего разберешь. Зато прогресс! Новым государственным языком граждан Империи должен в ближайшие пять лет стать гибрид, вобравший в себя лучшие лексемы китайского, азербайджанского и разговорного американского. Русским, по замыслам его создателей, должны остаться произношение, ненормативная лексика и жесты. Язык придумали, законы на нем напечатали, делопроизводство запустили, а народ все тащится, не поспевает! Но Президент-Император на то и вождь нации, у него все продумано! Дабы граждане Сибруссии шустрее новую родную речь учили, был принят державный меморандум: все бумаги, подаваемые в официальные учреждения, должны быть написаны на государственном языке. Крути не крути – учить придется.
