Глава 1: Письмо в бутылке
Есть вопросы, которые лучше не задавать.
Я понял это слишком поздно – как понимают большинство важных вещей. Задним числом, когда ответ уже получен, когда он уже изменил тебя, и прежнего человека, того, кто мог бы повернуть назад, больше не существует. Он остался по ту сторону границы, которую ты пересёк, даже не заметив.
Хиральная граница. Так мы это называли потом. Красивое научное слово для обозначения того, что не имеет названия на человеческом языке. Для обозначения момента, когда зеркало перестаёт отражать.
Позвольте мне рассказать вам о зеркалах.
В тысяча восемьсот сорок восьмом году французский химик Луи Пастер заметил странную вещь. Кристаллы винной кислоты – обычной винной кислоты из обычного винограда – были не одинаковы. Одни отклоняли луч поляризованного света влево, другие – вправо. Пастер разделил их вручную, пинцетом, по одному кристаллу, склонившись над микроскопом в своей парижской лаборатории. Он был молод тогда, полон той особенной уверенности, которая приходит к человеку, когда он ещё не знает, сколько всего ему предстоит не понять.
Кристаллы были зеркальными отражениями друг друга. Левые и правые. Как две ладони – идентичные во всём, но несовместимые. Вы не наденете левую перчатку на правую руку, как бы ни старались. Это и есть хиральность. Рукость. Асимметрия, встроенная в саму ткань материи.
Пастер не мог знать тогда, что эта мелкая странность кристаллов – окно в одну из глубочайших тайн мироздания. Что вся жизнь на Земле, каждая клетка каждого организма, когда-либо существовавшего на нашей планете – от первых бактерий архейского океана до вас, читающего эти строки, – построена исключительно из «левых» аминокислот и «правых» сахаров. Что «правые» аминокислоты и «левые» сахара, идеально возможные с точки зрения химии, на Земле практически не встречаются.
Почему?
Этот вопрос казался нам загадкой эволюции. Случайностью первичного бульона. Мы думали: жизнь могла пойти любым путём, но однажды – миллиарды лет назад – случайная флуктуация закрепила левую версию, и с тех пор все потомки наследуют этот каприз судьбы. Как алфавит. Как направление письма. Могло быть иначе, но стало так.
Мы ошибались.
Мы ошибались так фундаментально, так глубоко, что мне до сих пор трудно подобрать слова. Не потому что их нет – слов достаточно. Но они не вмещают того, что мы узнали. Они были созданы для другого мира. Для мира, в котором мы были хозяевами своей истории.
Я помню день, когда пришло первое сообщение с Европы. Не новость – новость разлетелась мгновенно, её было не удержать. Я помню именно сообщение. Личное. Три предложения на экране, подпись которых я не назову, хотя она хорошо известна – слишком хорошо известна теперь, и я не хочу, чтобы вы читали эти строки через призму того, что знаете о ней, а не через призму того, что они значат.
