Глава 1. Утро, когда город начал помнить
Город проснулся как огромный оркестр, настраивающий инструменты перед представлением. Алекс Мороз шёл по Главному проспекту, где неоновые вывески уже мерцали бледно-розовым и лавандовым, хотя солнце ещё не поднялось достаточно высоко, чтобы окрасить небо чем-то кроме серебристой дымки. Воздух пах влажным асфальтом после ночного дождя, смешанным с запахом жареного кимчи из уличных киосков и той тонкой химической ноткой, которую Алекс научился распознавать – это был аромат лабораторий, где перепрошивали убеждения, запах надежды и отчаяния, упакованный в стерильные протоколы.
Его руки, как всегда, мёрзли в карманах тёмного пальто, пальцы сжимали скомканные записки – привычка из академических времён, когда каждая мысль требовала немедленной фиксации. Мягкий шарф, подарок матери прошлой зимой, был намотан вокруг шеи с той заботливостью, которую Алекс не мог проявить к себе сам, но принимал от других с тихой благодарностью. Двадцать восемь лет, средний рост, тонкие руки, которые больше подходили для перелистывания страниц, чем для чего-либо практического – таким он видел себя в отражениях витрин, мимо которых проходил.
Городской аудиопоток журчал в эфире, как привычная радиопередача: «Доброе утро, Город! Сегодня влажность семьдесят два процента, температура плюс двенадцать, и не забудьте – ваш любимый кофе ждёт вас на углу Восьмой и Пятнадцатой. Улыбнитесь, вы прекрасны!»
Витрина справа от него мигнула приветствием: «Алекс, хорошего дня!» – она распознала его лицо через встроенные камеры. Он кивнул автоматически, зная, что система не увидит жеста, но всё равно сделал это из вежливости к городу, который вёл себя как живое существо с рассеянным вниманием.
Алекс любил и ненавидел это одновременно – способ, которым Город знал всех своих обитателей, помнил их предпочтения, предугадывал желания. Это было удобно и жутковато, как отношения с чрезмерно заботливым родственником, который читает ваш дневник и делает вид, что не читал.
«Ещё один день продажи эмоциональных лоботомий», – подумал он с привычной самоиронией. «По крайней мере, кофемашина меня не осуждает.»
Эта защитная дистанция – лёгкая усмешка поверх искреннего беспокойства – стала второй натурой после того, как он покинул академическую психологию. Там, в университете, где он преподавал когнитивную терапию студентам с горящими глазами, его просили ставить публикации выше людей, цифры выше истины. Конфликт назревал медленно, как трещина во льду, пока однажды не разверзся под ногами. Алекс отказался подписать исследование, в котором данные его пациентов были использованы без их осознанного согласия, и это стало концом его академической карьеры.
