Тишина давила на барабанные перепонки с физически ощутимой силой, словно вакуум, высасывающий из комнаты остатки воздуха и звуков. Алексей Воронов лежал на спине, глядя в монотонно-серый потолок, и чувствовал, как эта тишина просачивается сквозь кожу, заполняя его изнутри, вытесняя мысли, желания, саму жизнь. Утро наступило несколько часов назад, но для него время слилось в один вязкий, тягучий поток серого цвета, неотличимый от цвета потолка, стен и неба за панорамным окном. Москва 2025 года за этим окном гудела, жила, дышала мириадами электрических импульсов, но сюда, на двадцать седьмой этаж стеклянной башни в спальном районе, доносился лишь приглушенный, почти инфразвуковой гул. Город напоминал гигантский, равнодушный механизм, а его квартира была стерильной ячейкой в его сотах.
Он заставил себя пошевелиться. Суставы отозвались тупой, ноющей болью, словно он не тридцатидвухлетний мужчина, а дряхлый старик, чье тело предает его с каждым движением. Одеяло, легкое, набитое синтетическим пухом, казалось свинцовой плитой. Он сбросил его с себя рывком, сел, свесив ноги. Холодный ламинат коснулся ступней. В комнате было прохладно, система климат-контроля поддерживала заданные восемнадцать градусов – идеальная температура для сна, как уверяла реклама. Но сон не приходил уже много недель. Приходили лишь короткие, тревожные провалы в беспамятство, наполненные обрывками кошмаров, из которых он выныривал с колотящимся сердцем, мокрый от пота, чтобы снова уставиться в непроницаемую темноту.
«Вега, свет на тридцать процентов», – голос прозвучал хрипло, чужеродно.
Под потолком мягко зажглась светодиодная лента, заливая спальню холодным, безжизненным светом, похожим на свет в морге. Умная колонка на прикроватной тумбочке – гладкий черный цилиндр – мигнула синим ободком.
«Доброе утро, Алексей. Сегодня вторник, двадцать третье мая. За окном шестнадцать градусов, облачно, возможны осадки. В вашем расписании на сегодня…»
«Хватит», – оборвал он ее.
Механический голос послушно умолк. Алексей обвел взглядом комнату. Минимализм, доведенный до абсурда. Белые стены, встроенный шкаф с зеркальной дверцей, кровать на низком подиуме, тумбочка. Ничего лишнего. Никаких фотографий, никаких книг, никаких безделушек, хранящих тепло человеческих рук. Все это было здесь раньше. Все это исчезло вместе с Ириной. Она была архитектором этого стерильного рая, который теперь превратился в его личный склеп. Он помнил, как она радовалась, выбирая оттенок краски для стен, почти неотличимый от соседнего в палитре, но для нее, в ее мире перфекционизма, разница была колоссальной. «Это не просто белый, Лёш, это цвет облака перед рассветом», – говорила она. Теперь он видел только цвет больничной палаты.
