Тишина – это миф. Даже если выключить звук у телевизора, он продолжает говорить – глазами дикторов, нервными жестами рук, фальшивыми улыбками. Закроешь ноутбук – интернет всё равно просочится сквозь щели памяти, как сквозняк через неплотное окно, и зашепчет заголовками.
После событий у завода прошло четыре дня. Четыре дня, за которые я убедился: тишина умеет рождать новые виды шума, и все они – обо мне. Кто-то с жаром переписал мою биографию, которой у меня никогда не было; кто-то насчитал доли в наследствах, о которых я слышу впервые; кто-то выложил список моих будущих любовниц и политических врагов; кто-то уверенно нарисовал схему дворцового переворота, в котором я, оказывается, играю на флейте на крыше и отдаю приказы через голубей.
Жёлтая пресса соревновалась с розовой, белая делала вид, что она серая. Аналитики цитировали «надёжные источники», а интервью с людьми, якобы знавшими меня «в детстве», крутили блоком – сразу после прогноза погоды и перед рекламой эхо-пасты для зубов.
Иногда это было смешно. Иногда – чуть тревожно. Я успел пожить в мире без магии, потом в мире, где магия – банальность, но такого размаха коллективного воображения не видел нигде. Здесь реальность перестала что-либо значить. Любая тень на стене дома мгновенно становилась «доказательством». Любой стук за окном – «подтверждением». Слухи множились сами, как слизни после дождя.
Я ловил себя на том, что слушаю не ради веры, а из любопытства: насколько далеко они зайдут. И понял – до куда угодно. Уже ходили версии, что я внебрачный сын Императора, что мой род всегда был императорским, но «скромничал», что я женат на собственной тени, и тень эта – иностранка.
Чем громче раздавались эти истории, тем сильнее я отстранялся. Ни одного документа о заводе я не открывал, ни одной сцены у ворот не перебирал в памяти. Каждый раз, как мысль делала шаг в ту сторону, я перекрывал ей путь. К концу четвёртого дня это стало привычным дыханием: вдох – тренировка, выдох – бумаги, вдох – двор, выдох – кухня.
И вот этим утром я решил хотя бы на полчаса позволить себе самое мирное из возможных развлечений – кофе на кухне.
За последние дни я туда выбирался не часто. Чаще оставался в кабинете, где на столе вместо скатерти лежали слои бумаг, заметок и распечаток. Там же я пил кофе – не потому, что он был вкуснее, а потому, что каждое утро меня встречала куча вопросов, которые требовали разбирать здесь и сейчас.
Эти дни были как рассыпанная колода: не поймёшь, какую карту возьмёшь, с той и придётся играть. Завод и всё, что с ним связано, я сознательно держал в стороне, но параллельно разбирал накопившееся. Почему граф и барон решили у меня забрать завод? Что делать со свадьбой, в которую я согласился влезть, толком не успев понять, как это произошло? Я ведь не был женат ни здесь, ни в прошлой жизни. Там, в моём мире, сам факт брака был результатом долгих встреч, разговоров, выбора. Здесь – всё иначе. Пара слов, ритуал, и на тебе – союз, который вроде как всерьёз. Я не привык к таким скоростям, и тем более к тому, что брак заключается без привычных мне оснований.
