«Если вы не можете объяснить это просто – вы сами не до конца понимаете предмет.»
– Альберт Эйнштейн
Дождь в городе был другим. Он не очищал воздух, а лишь перемешивал грязь, запах бензина и чью-то несбывшуюся мечту. Максим сидел в своей однушке на окраине этого города, заваленной коробками из-под пиццы и папками с архивными делами, которые он уже никогда не будет разбирать. На экране ноутбука горело новое письмо.
От: «Service-North»
Тема: Контракт №03-СБ. Объект «Зенит-24».
«Service-North» был его единственным работодателем последние полтора года. Безликая контора, платящая наличными или даже криптовалютой за работу, которую не доверили бы даже самым отпетым уголовникам. Работа «чистильщика». Довольно популярная среди крупных и анонимных, не имеющих прошлое, людей.
Три года назад Максим был майором следственного управления. Он вел дело серийного маньяка, которого пресса прозвала «Художником» за то, что он оставлял на местах преступлений странные, вырезанные из бумаги символы. Максим вышел на след, нашел его логово. Но там был не маньяк. Там был сын влиятельного сенатора, чье увлечение «натуральным искусством» пересеклось с больной фантазией убийцы. Дело замяли, а все убийства маньяка списали на самоубийство жертв, и Максиму вынесли вердикт – «Систематические нарушения процедуры и фальсификацию доказательств».
Это было не просто очередное дело. Это была охота. Охота, длившаяся четырнадцать месяцев. Максим жил им, спал по четыре часа в сутки, превратил свою комнату в оперативном отделение в паутину из фотографий жертв, схем и красных ниточек. Он изучил почерк убийцы до мелочей: тот не просто убивал. Он «создавал композиции». Тело девушки в белом платье, уложенное на рельсы в позе спящей принцессы. Бизнесмена, повешенного на карнизе его собственного пентхауса, но с лицом, аккуратно закрытым кружевной салфеткой. И всегда – эти проклятые символы. Вырезанные с хирургической точностью из плотной бумаги. Пентаграммы, вписанные в круги, переплетающиеся треугольники.
Он вышел на след через банальную, казалось бы, вещь – тип бумаги. Экспертиза показала, что это дорогая, архивная бумага ручного литья, которую использовали всего в нескольких мастерских в городе. Максим лично объехал их все. В последней, на Красрабе, рядом с набережной, пожилой мастер-реставратор, покосившись на его удостоверение, пробормотал: «Да, такой картон я продавал молодому человеку… Крюкову. С водителем на «Мерседесе». Он заказывал его для «арт-проекта».»
Цепочка привела его на загородную дачу. Не логово маньяка-одиночки, а укрепленную виллу с камерами и забором под напряжением. Максим пошел на штурм без протокола, понимая, что каждая минута – на счету. Он застал его в полуподвальном помещении, освещенном словно музейный зал. Сын директора Крюкова, Артем, с хирургическими перчатками на руках и скальпелем. На столе – тело очередной жертвы. А на стенах – галерея. Десятки тех самых бумажных символов, аккуратно наклеенные на черный бархат.
