Мы подставляем спины под плети. Смешная штука – человеческое тело. Кожа – бумага, рвется неровными полосами, а склеишь – шрам останется. Мышцы – тугие нити. Возьми ножницы и режь себе, сколько влезет. О чем думали Создатели, когда даровали нам уязвимость?
Мы делим боль.
Мы вообще-то все теперь делим, и никак на это не повлиять. Гордись, что справляешься не один.
– Ты, наверное, меня за это ненавидишь? – спрашивает, а в уголках глаз – смеющиеся морщинки.
Темные кудри разбрасывает северный ветер. Подошвы ботинок сбивают пыль с мостовой. Солнце облизывает пушистые облака, раскрашивает небо масляными лимонными мазками, неспешно поднимается с Востока. Будь он проклят, Восток этот.
Путь наш пролегает через спящий город, в воздухе – обрывки чужих сновидений. Главное – в них не заблудиться.
Временами мне кажется, что я на самом деле способен запустить в воздух пальцы, зацепиться за призрачную золотую дымку, притянуть к себе и раствориться. Стать частью мира, осколком чужой души.
Временами я даже забываю, что когда-то этого боялся.
– Нет. Я не смогу тебя возненавидеть, чтобы ты ни сделал. Нужно учиться принимать свои стороны, самые гадкие в том числе. Верно? – Улыбаюсь. Оказывается, это приятно, когда уголки губ сами по себе подпрыгивают вверх, а скулы ноют от напряжения.
В глазах его плещутся волны. Мы выпили слишком много. Клянусь, никогда больше не буду сбегать от своих проблем в спиртное. Откуда оно вообще взялось? Уж не от Нее ли? Да… Скорее всего.
Как долго мы связаны? Когда все сломалось и собралось в нечто совершенно не похожее на мою прежнюю жизнь?
Ходр плясал теплыми огнями, отбрасывал тень величия на Фелабелль, заливался золотом, сверкал, подобно яркому самоцвету.
И тень столицы меня не пугала. Будь проклята тьма.
– Это хорошо, но, будь на твоем месте, я бы не стал разбрасываться такими словами, – он смеется. Хохот разносится эхом в городских переулках. Интересный у него смех, напоминает журчание лесной реки. – Я, знаешь, и убить могу.
– Знаю. Но не верю. Тебе вообще верить нельзя. Такого лжеца на всех континентах не сыскать.
– Значит, тебе повезло. Я – редкость.
– Не болит уже? – задаю вопрос, которым терзаюсь весь вечер. Чувство вины – такая себе штука.
– Ты же знаешь.
– И все равно спрашиваю из уважения. Порадуйся, Редкость. Я мог бы совсем твоим самочувствием не интересоваться. Живи себе, как хочешь.
Он пожимает плечами. Меня поражает его сдержанность и его способность терпеть физическую боль. Как удается этому нахалу носить в себе столько тяжелого опыта и при этом находить силы на улыбку и звонкий, искренний смех? Человек-трагедия.
