Сумерки плавно перетекли в холодную, промозглую осеннюю ночь. По городку янтарной россыпью светились окна, за которыми кипела жизнь. Смех и разговоры смешивались с тихим гулом телевизоров. Кто-то испещрял бумагу словами и числами, а где-то две мятежные души пытались найти связующую нить, крича друг на друга что есть силы. Жизнь после заката становилась тайной. На улицах, прорезаемых светом фар, мелькали фигуры прохожих: кто-то бежал домой, кто-то шёл на ночную смену, а кто-то – искал приключения в бурных реках неона. Дождь портил настроение теплолюбивым, но ценители осени находили в сырости особый уют и тихую меланхолию.
Дальше от центра, на окраине, стояли старые коттеджи, построенные еще во времена мнимого равноправия. Широкие улицы пригорода были пустынны. Безжизненные окна; здесь не было ни смеха молодёжи, ни ярких вывесок. Свет фонарей таял в густом тумане, словно в разбавленных сливках. Прогуливаясь по одной из таких улиц, можно было заметить, как фонари гасли один за другим, с пугающей быстротой. Гасли, словно гирлянда, до последнего огонька, который оказался возле последнего дома, где на втором этаже мерцала маленькая настольная лампа.
В этой комнате жил десятилетний Остин. Маленький огонёк лампы был его единственным спасением, защитой от кошмаров, превращавших ночи в бесконечную цепь ужасов. Сны стали пытками, от которых он просыпался испуганным и уставшим. Под толстым одеялом, спрятавшись от всего мира, мальчик лежал в кровати, ожидая последнего ритуала. Он смотрел вверх на потолок, раскрашенный флуоресцентными красками в виде звёздного неба. Яркие точки, переливаясь светло-оранжевыми оттенками, создавали иллюзию бесконечности, наполняя комнату волшебным светом. Но даже это не могло полностью избавить от чувства тревоги. Остин ждал маму – единственного человека, способного избавить его от кошмара, точнее, вовремя разбудить. Без неё он чувствовал себя совершенно беззащитным. Он не просто боялся темноты – он чувствовал физическую скованность, когда огонёк лампы гас. Тогда Остин превращался в кусочек льда, ожидая внутреннего ужаса после закрытия глаз. В эти минуты каждый звук казался ему уже не реальным, а потусторонним, за гранью мира. Только свет лампы и материнская рука, пытающаяся вырвать его из оков кошмара, спасали.
Дверь приоткрылась бесшумно, и мама, ступая по мягкому ковру, приблизилась к кровати. Нежная рука ласково провела по его волосам, лёгкое прикосновение ко лбу.
– Всё ещё горячий, – прошептала она.
– Мне лучше, мам, – ответил Остин, касаясь её ладони.
