Город умирал медленно – так, как умирают старые хищники: не в бою, а в грязи, под дождем, с оскалом, застывшим на морде.
Серые громады зданий, словно надгробия, впивались в свинцовое небо. Узкие улицы тонули в тумане, а редкие фонари – желтые пятна в океане тьмы – лишь подчеркивали безнадежность, будто подсвечивали края пропасти. Дождь шел третий день подряд. Он не лил, не барабанил – он просачивался, как яд, разъедая камень, краску, надежды.
В этом городе даже время текло иначе – вязко, с хрипом, будто кровь из старой раны.
Я стоял у окна в кабинете, который когда‐то называл домом. Теперь это было просто помещение с мебелью, бутылкой виски без этикетки и стопкой неоплаченных счетов. На столе – фотография отца в рамке. Он улыбался. Я – нет.
Александр Воронцов.
Тридцать два года. Бывший полицейский. Неудавшийся сыщик. Ныне – человек без якорей. Это все, что важно знать про меня.
Я знал этот город наизусть: его шрамы, его ложь, его тихие убийства. Знал, что за каждым вежливым "добрый вечер" прячется нож, а за каждым пожатием руки – расчет. Мир – это шахматная доска, где фигуры давно сгнили, но продолжают ходить по привычке.
Мой отец погиб, когда мне было двенадцать. Официальная версия – несчастный случай. Я знал: это было убийство. Но кто, зачем, как – ответы тонули в бумагах, которые кто‐то очень старательно подменил.
Дед, бывший следователь, учил меня одному: "Правда – это осколок стекла. Держишь прямо – режешься. Держишь косо – видишь искажение. А если бросить – останется только грязь".
Я не бросил. Но и не держал прямо.
Сейчас я смотрел на дождь и думал о том, что мир – это место, где даже тишина кричит.
Письмо.
Оно пришло вчера. Без обратного адреса, без подписи. Только координаты и одна фраза: "Он знал, где лежит Печать. Теперь ты знаешь, где лежит он".
"Он" – Виктор Громов. Антиквар. Посредник. Человек, который всегда знал, "где" и "у кого" что‐то ценное. Мы пересекались пару раз: он продавал информацию, я покупал. Не из альтруизма – из необходимости.
Его смерть могла быть выгодна многим: коллекционерам, которым он задолжал; полиции, которая давно хотела прижать его за контрабанду; тем, кто искал Печать – древний артефакт, по легендам способный вскрывать чужие мысли.
Но зачем он мне? Возможно, потому что Печать – ключ к разгадке смерти отца.
Клуб "Черная роза".
Я приехал ровно в полночь.
Вывеска – алая буква "R" на черном фоне – мерцала как рана. У входа – два охранника с лицами, будто вырубленными из базальта. Один скользнул по мне взглядом, кивнул. Меня ждали.
