ГЛАВА ПЕРВАЯ: ЧУЖОЙ ЗОВ
Часть 1: ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА
Артём зажмурился, пытаясь выдавить из-под веков навязчивую картинку: мерцающий экран ноутбука, разбросанные по столу листы с чертежами узлов крепления, чашка с остывшим кофе. Реальность же упрямо вдалбливала в него своё: низкий бревенчатый потолок, пропахший дымом и чем-то кислым, грубые шкуры под спиной, давящая тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в печи-каменке и тяжёлым дыханием старого пса у порога.
Три дня. Три дня, как он очнулся здесь. В этом теле. С этим именем. Любомысл.
Его пальцы сами потянулись к запястью, нащупав знакомый рельеф. Браслет. Витая серебряная проволока, похожая на двух змей, кусающих друг друга за хвосты. Он был единственным мостом, единственным доказательством того, что жизнь «до» не была сном. Подарок, нет, наследство деда-археолога, странного, молчаливого старика, с которым он виделся считанные разы. «Носи это, когда грянет Гром, и тропа предков откроется вновь», – гласила записка. Артём фыркнул тогда, но на концерт с мощной, грохочущей музыкой браслет всё-таки надел. А потом был Гром. Не метафора. Настоящий удар стихии, слившийся с кульминацией гитарного рифа. Ослепительная вспышка, ощущение падения в бездну, а затем – пробуждение здесь.
Дверь в полуземлянку скрипнула, впустив внутрь полосу солнечного света и суетливую, плотную женщину в длинном льняном платье и цветастом переднике. Малуша, как он с ужасом вспомнил, его новая «мать».
– Любомысл, голубчик, ну как ты? – её голос звенел фальшивой, вымученной бодростью. Он уловил подспудную ноту тревоги, идущую от неё. Не просто материнская забота, а нечто большее – страх. – Дохтур говорит, отлежаться надо, силы собрать. А ты вон уже на ногах.
– Я… в порядке, матушка, – выдавил он, заставляя себя говорить на этом странном, но до ужаса понятном языке. Знание его жило в мышечной памяти этого тела, как умение ходить или дышать.
– В порядке, в порядке, – заворковала Малуша, поправляя ему волосы. Её прикосновение заставило его внутренне сжаться. – Голова не кружится? Память не мутит? Ничего такого… не чудится?
В её вопросе прозвучал тот самый скрытый страх. «Чудится». Он вспомнил проблески первых часов – свой собственный, истеричный лепет на чистейшем русском о будущем, о машинах, о том, что он не от мира сего. Его, видимо, списали на бред умирающего.
– Всё… ясно, – соврал он. – Только слабость.
– Слабость пройдёт! – обрадовалась Малуша. – Сейчас похлёбки подам. А потом отец зайти хотел. Поговорить.
Сердце Артёма ёкнуло. Отец. Старейшина Гордята. Человек с взглядом буривала и седой бородой, в которой, казалось, застряли льдинки былых зим. Тот, чьи редкие посещения заставляли всё его новое, чужое тело инстинктивно вытягиваться в струнку.
