«Ты помнишь, как мы впервые встретились в 1704?
В тот день Британия праздновала становление своего господства в Европе и Новом Свете. Атлантика и все Средиземье покорились перед военной мощью парового двигателя. Народ доставал из комодов и сундуков новые рубашки, платки, бусы, которые годами хранились на особый случай. Весь город был украшен цветными лентами.
Молодые красавицы осадили пристань, чтобы первыми встретить победителей, вернувшихся домой.
Воздух был влажным от паровых машин, что неудивительно, ведь такое количество дирижаблей за раз Ницца еще не видела. Стоял гвалт английской, итальянской и французской речи. Я и сам разговаривал на этом странном смешанном языке.
Я смотрел, как на горизонте вырисовываются белые треугольники фрегатов с флагами Ее Величества. Я представлял, что корабли снаряжены быстрыми облачками, вместо парусов. Небо было таким прозрачным, что я подумал: «Какие же глупые эти чайки, пытаются дотянуться туда, совсем высоко».
Уличные музыканты, дерущие глотку за три пенса от солдат в сияющих золотых эполетах. Оглушительные залпы пушек, запах пороха. Комья зеленых водорослей, выброшенных на залитый солнцем берег.
Ты сидел босой, по щиколотку в песке среди этих клубков морской травы, в которых копошились мелкие рачки и крабы. Ты единственный был спокоен и даже безмятежен. Твой мольберт стоял на самой границе прибоя. До сих пор не понимаю, каким чудом его не унесло волной, когда с брызгами пены и рёвом пришвартовалась адмиральская каравелла, ослепляя всех своим величием.
Мне было интересно, что так сильно занимало тебя, что ты даже не удостоил взглядом этот праздник жизни. Я стал наблюдать.
Почти ничего не происходило, но твой статичный образ увлек меня полностью, даже вытеснил мысли о том, что лучше бы воспользоваться суматохой и стянуть пару хлебных мякишей с прилавка старого булочника. По пятницам булочник всегда пек хлеб с луком. Боюсь, что нам не дано когда-либо уже вкусить его теплый аромат, размять корочку… а если перед этим еще пробежать пару кварталов от самого булочника, вооруженного скалкой! Это невероятно нагуливало аппетит.
Так, о чем это я? Ах, да, о тебе.
Ты должен меня простить, мне было всего восемь, а сейчас… я даже не знаю, очень-очень много лет, так что, и тогда, и сейчас моя память изменчива.
Итак, что же мне показалось таким странным в тебе, кроме босых ног? Наверное, что ты не отводил взгляда. Ты писал свою картину, будто слепой, совершенно не глядя на холст, а впиваясь глазами вдаль, в синие просторы океана. Ты даже не заметил, как огромная черепаха решила покуситься на твой чемодан с кистями, и тут я понял: это мой шанс, иначе, я просто не решусь заговорить с тобой.
