1
Салих был творцом. Его жизнь насчитывала сорок пять лет, и первые седые пряди уже пробивались сквозь темные волосы, зачесанные назад. В святилище своей квартиры, пропахшем канифолью и призраками мелодий, он долго терзал меха баяна, выжимая из него душу, затем бережно, словно живое существо, отставил его и взял скрипку. Он склонил голову набок и вслушивался в тишину, предшествующую творчеству, словно пытаясь уловить первые ноты будущей мелодии. Первые звуки, вырвавшиеся из-под смычка, были резки и мучительны, будто скрипел древний, забытый механизм или стонала сама материя, сопротивляясь рождению нового. Никакого чуда. Лишь скрежет косы, занесенной над полем тишины.
Но вдруг! В самых глубинах сознания, там, где обитали еще не рожденные гармонии, вспыхнул слепящий импульс. Он пронзил его, отразился в дереве и струнах, и скрипка отозвалась – запела! Сначала робко, почти шепотом, а затем все смелее, высвобождая обрывок мелодии такой пронзительной, такой неземной красоты, что у Салиха перехватило дыхание. Это был лишь фрагмент, осколок великого, неведомого волшебства, но… нить была поймана! Тончайшая, вибрирующая нить, ведущая из хаоса в космос звука. Теперь оставалось самое сокровенное: осторожно, боясь оборвать, вытянуть ее, распутать, как древний свиток с забытыми письменами, и сплести из нее божественную ткань мелодии. «Она здесь! Новая!» – мысль-разряд пронзила мозг. Лицо его озарилось внутренним светом, отражением той музыки, что рвалась наружу, на губах заиграла тень улыбки, а в глазах вспыхнули искры – огоньки далеких звезд.
И в этот самый миг, на пике творения, когда хрупкое чудо готово было обрести форму, безжалостный вой бытовой техники разорвал священную тишину. Пылесос! Монотонный, всепоглощающий гул, словно черная дыра, всосал не только пыль с ковров, но и тончайшие вибрации рождающейся мелодии, саму ауру вдохновения, оставив после себя звенящую пустоту. Салих окаменел, как рыбак, с крючка которого сорвалась не просто золотая рыбка – а сама Жар-птица, способная исполнить любое желание. Оцепенение длилось лишь мгновение. Ярость, черная и обжигающая, захлестнула его. Он швырнул скрипку на стол – драгоценный инструмент жалобно звякнул – и ринулся к двери.
– Выключи эту чертову машину! – прорычал он, голос дрожал от гнева и отчаяния. – Замолчи! Хотя бы на минуту!
Нафиса, его жена, нажала кнопку. Пылесос остановился, и тишина обрушилась на квартиру, густая и тяжелая, как предгрозовое небо. Она обернулась, и во взгляде, устремленном на мужа, не было ни сочувствия, ни понимания – лишь застарелая, выцветшая усталость и глухое, затаенное пламя обиды.
