Городская площадь Даннотара сияла огнями праздника. Сегодня была Ночь Урожая: 31 октября жители благодарили бога и природу за плодородное лето и запасы еды на зиму.
Посреди большой площади жарко горел костёр, вокруг которого обычно танцевали незамужние девушки. В этом году танцевать было некому: новая волна оспы выкосила половину города, но особенно молодых. Люди держались подальше от костра, обходили его по дуге, словно бы избегая, поглядывали с тоской. Многие потеряли своих детей.
Однако жизнь всё-таки продолжалась: над площадью висел праздничный гул, голоса горожан то и дело сбивались на смех, откуда-то доносились звуки разухабистой мелодии: это местный юродивый играл на своей полуразбитой скрипке с тремя чудом уцелевшими струнами.
Вскоре народ потянулся к деревянному помосту на краю площади. Люди тянули шеи, надеясь поверх чужих голов увидеть парадную процессию, которая приближалась от городской ратуши. По толпе пронёсся шёпоток:
– Мэр… Мэр Оллбрайт… И дочка с ним… И она?.. Ага…
Через минуту на помост поднялся господин Оллбрайт: немолодой, но крепкий мужчина с уверенной осанкой. Его вьющиеся каштановые с проседью волосы были расчёсаны на косой пробор, а бакенбарды аккуратно пострижены. Серые глаза светились умом. Властно оглядев толпу у помоста, мэр повернулся к своей дочери: лицо его озарилось улыбкой, черты стали мягче, – и протянул руку, чтобы помочь ей подняться по деревянным ступеням.
Юная Лазурита была прекрасна, как осиянный утренней зарёй небосвод, в честь которого её и назвали. Скромно потупившись и аккуратно придерживая пышные юбки нежно-розового платья, она поднялась по лестнице и встала рядом с отцом. Отсветы яркого пламени костра легли на её лицо, подчёркивая гармоничные черты.
По толпе пронёсся вздох, раздался жалобный женский голос: «Бедная… Завтра-то…»
Лазурита беспокойно поправила золотые кудри, а мэр поскорее взялся за праздничную речь, словно хотел своим громким голосом заглушить все иные голоса.
Речь была стандартная: благодарность богу за милость и горожанам за хорошую работу, призыв веселиться и разрешение назавтра гильдиям не работать. Последнее вызвало шумную радость подмастерьев и недовольное ворчание старших мастеров.
– Оллбрайт сам не дурак пропустить стаканчик и молодёжь к тому же приучает, – сквозь зубы бормотал башмачник МакКинли своему товарищу по гильдии Старому Дугласу, а тот согласно кивал. – Они и так поголовно бездельники, куда им ещё выходной?!
Двое мастеров стояли на краю площади, поодаль от общего веселья, в сумраке под тканевым навесом, натянутым между вторыми этажами гостиницы и городского кабака. МакКинли было сорок с небольшим, Старому Дугласу – за шестьдесят, но они давно уже сблизились благодаря общим взглядам на жизнь и дела гильдии, поэтому между собой разговаривали в открытую, рассчитывая на понимание.
