Где бы ты ни был, что б ты ни делал,
Между землей и небом война…
Виктор Цой
1942 год, 20 ноября, где-то в России…
Шёл снег. Большие мокрые хлопья, лениво кружась, летели к земле и, едва коснувшись пока еще теплого асфальта, расплывались лужами коричневой жидкой грязи. Не таяли они лишь на лицах мертвых солдат, смотрящих в небо остекленевшими глазами. Снег ложился на недавно живую кожу и застывал ледяной коркой, будто пытаясь сохранить, заморозить последний вздох, взгляд, шёпот, посланный в бесконечно далекую высоту.
Но в тот зимний день не только снег падал сверху на город. Там, в небе, ревели невидимые снизу самолеты, строчили пулеметы, грохотали разрывы. И оттуда, из непроглядно-серой пелены, свистя и завывая, летели к земле авиабомбы, чтобы снова и снова рвать её тело, перемалывать в кашу людей, здания, уродовать каменную плоть умирающего города.
По разбитой улице бежал солдат, зажимая дыру в разодранном бушлате. Из-под растопыренных пальцев сочилась кровь, расплываясь бурым пятном на желтом сукне. Человек спотыкался, падал, вставал и снова бежал вперед, скользя разбитыми ботинками по жирной осенней грязи. Казалось, он не замечал ни раны, ни близких разрывов, вздымающих к небу пласты вывороченного из улицы асфальта, ни свистящих над ухом раскаленных осколков.
«Почему оно еще не догнало меня? – толчками билась мысль в его голове в такт готовому вырваться из груди сердцу. – Неужели потеряло след? Вряд ли… Слишком много мертвечины вокруг, наверное, её запах сбил его со следа? Но оно не отступится, оно уже где-то рядом… Бежать… Может, успею…»
Человек споткнулся об изуродованный труп, тяжело упал, с трудом поднялся на ноги, но успел сделать только один шаг. Прямо над его головой раздался свист, переходящий в ужасающий вой, похожий на крик смертельно раненного демона…
Раздался взрыв… И почти мгновенно черный провал поглотил сознание беглеца…
Он очнулся в тишине.
Бомбёжка укатилась куда-то на восток, напоминая о себе отдаленным грохотом разрывов. Теперь смерть гуляла там, а здесь остались лишь развалины, дымящиеся воронки и горы трупов.
Человек приподнялся на руках и попытался встать. Странно. Он совсем не чувствовал ног. Может, просто потому, что чувствовать было нечего?
На том месте, где положено быть ногам, расплескалась кровавая каша, и жирная крыса уже копалась в мёртвой, но ещё тёплой плоти.
– Врёшь… гадина! – с трудом прохрипел раненый. – Я ещё живой!
Парень закашлялся, выплюнул на разбитый асфальт кровавый сгусток. Потом стиснул зубы и из последних сил рванул суконный отворот, с корнем выдирая оставшиеся пуговицы. Полы бушлата разошлись, обнажая впалую грудь, чуть прикрытую изношенной тельняшкой, и тощий живот, в котором зияла глубокая рана, напоминающая расплывшийся в жуткой ухмылке красный рот, оскаленный по краям неровной кромкой сломанных рёбер.