Нет в Лукоморье ровного пути,
А все дорожки спутаны в клубок.
И лишь закрыв глаза, ты сможешь добрести,
Избрать наитием ту, нужную из тысячи дорог.
Там волшебством усеяны бескрайние поля,
Колышут ветви буйные мудрости ветра.
Кисельными протоками щедро полнится земля,
А в шёпоте листвы ты разберёшь слова.
Там в воздухе витают мириады грёз,
А мысли оживают в чудесных кружевах.
И в жемчуг превратится набухшая слеза,
Истаивая дымкой в призрачных руках.
«Большое Лукошко» тонкая пересекает грань.
Там прячется от взглядов в Лукоморье путь,
Пространства истончается невидимая ткань.
Ступай, дыханье затаив, чтобы с дорожки не свернуть.
В густом киселе пористой тьмы он апатично заворочался. Глубокий вековой сон медленно отступал. Небрежно почесав когтистой лапой лохматую голову, он нехотя приоткрыл один глаз. Шумно втянув носом воздух, он так и не понял, что могло его разбудить. В тесном тёмном помещении, как всегда, стояла глухая вязкая тишина. Успокоившись, он сонно завозился и, сладко причмокнув влажными губами, уже собирался закрыть глаза, как резкий алый всполох больно резанул по сетчатке. Мгновенно исчезнув, тот заставил его недовольно вздрогнуть и в удивлении широко распахнуть веки. «Что же такое происходит?» – со скрипом потянулись ленивые мысли. И вновь яркий всполох, на этот раз он принёс волну теплоты, наполненную непонятным благоуханием. Он нервно повёл носом, о сне уже не было и речи. Втянув в себя воздух, он медленно ощерил острые зубы в довольной улыбке. Ему был знаком этот запах. Когда-то давным-давно он был частым спутником беззаботного, лихого существования, теперь же почти забыт. Так пахнет женщина, а точнее – юная, нежная девственница.
«Вот и всё, бабушки больше нет!»
Настя молча стояла у запотевшего окна, а по бледным щекам катились горячие слёзы. Прошло уже три долгих, наполненных болью дня, как её закопали в холодной земле старого кладбища. «Как же так, почему?» – толкались в голове мысли, обгоняя друг друга. Дверь тихо скрипнула, и на пороге комнаты появился отец.
– Настюшка, ну ты опять? Хватит уже сырость разводить. Бабушка смотрит на нас теперь с облачка и лишь головою качает. «Не кручиньтесь по мне понапрасну!» – молвит и улыбается. Хорошо ей теперь там! Вот глянь-ка, что я нашёл! – и протянул дочке прекрасный цветок.
– Роза, пап? – недоуменно воззрилась та.
– Да ты только глянь, – продолжал настаивать тот, и она подчинилась.
Вздох удивления птицей скользнул из груди, когда девушка приняла из отцовских ладоней нечаянный подарок. Это действительна была роза, но не простая, а хрустальная, с еле заметной тоненькой полосой поперёк.
