Я открыл глаза, когда ощутил вкус ржавчины во рту и гулкий, будто чужой, стук сердца в груди. Металл под щекой был холоден, мокр от конденсата и прилипал к коже, как ледяной компресс. Воздух казался плотным, насыщенным чем‑то неприятно сладким.
Где я? Черт… где я? А… кажется, что-то припоминаю…
«Odyssey».
Корабль класса дальнего следования. Грузовой отсек, капсулы, шесть лет лета на половинном приводе. Слишком долго, чтобы бодрствовать. Вот почему анабиоз. Вот почему холод в костях.
Ты инженер, Эван. Системы. Циклы. Проверка жизнеобеспечения.
Но эти воспоминания отзывались гулкими ударами, как по пустому металлу.
Я попытался сглотнуть – во рту сухо, язык шершавый, будто его обмазали мелкой пылью. Каждый вдох резал горло. Легкие еще сопротивлялись первому вдоху после гибернации. Я знал, что должен быть в капсуле, но вокруг – неоновые отсветы аварийного освещения и длинный, давящий коридор.
В голове стучало: зачем я здесь? «Восход-17»… Миссия простая – первичная колонизация. Мы должны были доставить оборудование и контейнеры с биообразцами на Kepler-174f, планету для терраформирования. Все – строго по плану. Техническая группа, настройка куполов, запуск систем жизнеобеспечения, подготовка базы для основной волны поселенцев. Мы завершили работу, вышли с орбиты, передали телеметрию и результаты исследований. Оставался только стандартный полет домой. Таков был план.
Голова раскалывалась, как будто кто‑то сверлил ее изнутри. Пульс глухо отдавался в висках, ритм сбивался, и я не мог понять – это мое сердце так бьется или что? Я приподнялся на локтях, но мир поплыл перед глазами, стены коридора изгибались, как под напором воды.
Синдром пробуждения. Джон предупреждал: шесть лет заморозки – и мозг еще неделю будет со скрипом запускать данные. Но тогда… почему я не в капсуле? Наверняка я выбрался оттуда и просто потерял сознание. Конечно, как не потерять от такого…
Я обвел взглядом узкий коридор. Металл на стенах покрыт тонкой коркой инея. Лампы вдоль потолка мигали вяло, выбрасывая пятна бледно‑голубого света на ребра кабелей и труб. На полу кое‑где виднелись лужицы воды: «кап-кап» – срывалось с потолка.
Двигаться тяжело. Руки не слушаются, ноги онемели. Я оперся о холодную стену и, пошатываясь, поднялся на ноги. Пальцы прилипли к влажному металлу. Я сжал их, проверяя – работают ли они вообще.
Гул.
Низкий, глухой, с равномерными вибрациями. Сначала я подумал, что так гудела кровь в ушах. Но звук был слишком ровным, слишком… незнакомым. Волна звука катилась по полу, отдавала в ступни, поднималась по костям. Казалось, корабль «Odyssey» живет собственной жизнью, бормочет что‑то себе под нос.
