Декабрьский воздух вгрызался в легкие Васи ледяными щипцами, напоминая о невыученных теоремах, что костяшками выпирали из конспектов. До зимней сессии – каких-то пять дней, но в голове царил хаос, сравнимый лишь с его углом в общажной комнате № 318: горы немытой посуды, фантики от дешевых шоколадок, свитер, забытый на спинке стула еще в ноябре, и учебники, аккуратно сложенные… в дальний угол под слоем пыли. Конспекты украшали загадочные узоры – то ли схемы интегралов, то ли карта сокровищ, нарисованная в минуты особого отчаяния. Само отчаяние висело в комнате густым, липким туманом, пахнущим вчерашней лапшой быстрого приготовления и пылью от переплетов. Оно сдавливало горло, заставляло сердце биться неровно, как заглохший мотор. Выход был один – к дяде Мише, последней надежде отчаявшихся студентов.
Путь за общежитие, к покосившемуся сараю, пролегал через сугробы, подвывавшие под порывами ветра. Фонари мигали жалко, отбрасывая дрожащие тени на облезлые стены корпусов. Сарай дяди Миши был царством отвергнутых технологий и сомнительной алхимии. Запах ударил в нос еще на подходе – коктейль из паленой изоляции, дешевого спирта «Рояль», старой бумаги и чего-то вечного, пыльного, как время в архивах. Дверь скрипнула, словно протестуя против вторжения. Внутри, в тусклом свете коптящей керосиновой лампы (электричество дядя Миша считал «ненадежным»), громоздились диковинные агрегаты: паутина проводов, оплавленные платы, странные трубки, мерцающие тусклым зловещим светом, как глаза неспящих кошек. Сам дядя Миша, бывший светило кафедры теоретической физики, а ныне – самопровозглашенный алхимик и бомжующий философ, копошился у верстака, покрытого слоем металлической стружки и окаменевшими каплями припоя. Его фигура, сгорбленная и обвитая в несколько слоев ветхой одежды, напоминала оживший стог сена.
– Хм-м-м… – пробормотал он, не оборачиваясь, чувствуя присутствие. – Студент… Отчаяние… Сессия… Пахнет паникой за километр. И… дешевым пивом. «Хамовническое»?
Вася молча поставил на единственный относительно чистый угол верстака ящик бутылок. Холод пробирал до костей, смешиваясь с жутким предчувствием провала. Глаза дяди Миши, обычно мутные, как старые аккумуляторы, сверкнули в полумраке. Он повернулся, ухмыльнулся, обнажив редкие желтые зубы.
– Отчаяние… Сессия… – повторил он, потирая руки. – Знакомый коктейль. А батарейки… вечная проблема. – Он задумчиво поскреб щетинистый подбородок. – Сингулярность… в сердце системы… Может стабилизировать… или порвать на клочья… – Он бормотал себе под нос, роясь в куче металлолома и старых радиодеталей, похожей на свалку времен. Пальцы, черные от мазута и окислов, ловко перебирали хлам. И вдруг… извлекли Его.
