«Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было всё переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир – это всё равно что если бы мы, русские, говорили вместо привидения – фантом или ревенант!» (А. К. Толстой, «Упырь»)
День клонился к вечеру и сумерки постепенно скрывали черты сидящих вокруг ребят, лишь отблески костра порой выхватывали то звездочку на пилотке, то круглый диск автомата. Вечерняя прохлада нежно ласкала почерневшие от зноя лица. День сегодня выдался жаркий во всех смыслах этого слова. Солнце палило будто на износ – ни единого облачка на небе, а бой, не прекращавшийся с самого утра, просто сжигал огнем если и не тела, то души так, что люди порой уже не понимали на каком они свете. Те, кто еще сражались, думали о смерти как об избавлении, а тем, кто уже шагнул за кромку, казалось, что они еще воюют.
Но это чувства, их к делу не пришьешь. Сухие же строчки сводки за день выглядели иначе. В шесть часов утра после непродолжительного артналета, 8-я гвардейская армия 1-го Белорусского фронта форсировала Вислу, и в течение дня удалось захватить плацдарм шириной пятнадцать и в глубину до десяти километров. Однако уже во второй половине дня Варшавская группировка Вермахта, усиленная частями танковой дивизии СС «Мёртвая голова», танковой дивизии СС «Викинг», 19-й танковой дивизии и танковой дивизии «Герман Геринг» перешла в контрнаступление, и гвардейцам пришлось отступить, оставив Воломин, Надажин и Оссув1.
Третье августа 1944 года старший лейтенант Вениамин Данилов запомнит надолго – из его недавно доукомплектованного стрелкового взвода осталось в живых меньше отделения. А если точнее, вместе с ним ровно девять человек и половина из них раненые, хотя и легко (трех тяжелых унесли санитары, тогда еще была связь с тылом). Сам Веня не получил ни царапины, чему вовсе не удивлялся – чего только на войне не случается. У него и без этого хватало шрамов на теле – четыре легких и одно тяжелое ранение за почти год войны.
В сентябре прошлого, 1943-го года, его, молодого, восемнадцатилетнего лейтенанта бросили сразу после ускоренных курсов прямо в мясорубку Смоленской наступательной операции2, и с тех пор он намесил своими сапогами столько километров грязи, что и счет им потерял. И сейчас всего год спустя – ерунда по меркам мирного времени, он чувствовал себя глубоким стариком в свои девятнадцать, все на свете повидавшим, по крайней мере – всё плохое. Но не только, и хорошее тоже. Разве не сказка вот этот тихий вечер без стрельбы и взрывов после наполненного грохотом и смертью дня? Разве не чудо, что он живой? Кто в мирное время в его возрасте, дожив до вечера, с удивлением вдруг осознает, что он не умер сегодня и это настоящее чудо? Даже всепоглощающая усталость не до конца гасила это удивление от того, что он жив, что дышит, видит, ощущает и у него ничего не болит, если конечно, не считать ноющих от страшного напряжения мышц. Но кто будет обращать внимание на такую ерунду, пройдя по тонкой линии, отделяющей бытие от небытия, целый день глядя сразу в обе стороны этой воображаемой линии?
