Комната, где кончается воздух
Комната невелика и пахнет так, как пахнут вещи, когда на них давно перестали смотреть. Воздух тяжёлый, слоёный: внизу прелые носки и старый порошок, повыше – кофе, который вчера не допили, ещё выше – тёплая пыль от системника, будто кто-то молотит ею изнутри. На столе – банки из-под энергетиков, на одной трещина в форме молнии; стеклянное небо, в котором гремит только тишина. Клавиатура липкая, и пальцы после неё чуть пахнут карамелью и пластиком. Монитор светит таким мертвенным голубым, что, если долго смотреть, начинаешь верить: это единственный вид дневного света, на который у тебя ещё есть право.
Я сижу близко. Так близко, что в чёрной рамке экрана отражается моё лицо – не лицо даже, а пятно. Иногда двигаю плечами, чтобы убедиться: движение есть. Тело помнит, что живо. Сознание – не всегда. На полу валяются джинсы, заскорузлые от пыли, и толстовка, которой я вытираю стол. Она пахнет мной и чуть-чуть – магазином, где кондиционер всегда выставлен на осень. За шторой тьма. Или день. Я уже не различаю, какая разница. Время – это роскошь для тех, у кого есть планы.
Меня зовут Артём. Тридцать два. Меня недавно попросили со склада. Слово «попросили» звучит мягче, чем было на деле. ««Сокращение»», —сказал начальник, у которого бежевая папка всегда чуть влажная, как ладонь. Я спросил, кого сокращают – карманы или людей. Никто не улыбнулся. Я подписал бумагу и вышел. На улице было прохладно, и от этого стало легче – воздух хоть что-то от меня хотел, хотел, чтобы я замерз. Дом встретил пустым холодильником и запиской от коммуналки. Я равнодушно положил её под магнит в виде красного яблока, купленного когда-то с Настей на рынке; у яблока давно откололась половина, и теперь оно похоже на сердце, которое выели наполовину и оставили.
Комната – мой бункер. Здесь легко притворяться, что мир – по ту сторону двери, а я – по эту. Порог – граница, которую можно держать без оружия. Я хожу по периметру: стол – стул – окно – кухонька – обратно. Иногда задерживаюсь у раковины, включаю воду и слушаю, как она бьёт струёй по металлу, как будто кто-то в соседней комнате запирает дверь. Тогда я делаю тише. Тогда я дышу чаще. Тогда я вспоминаю.
Мать любила ставить чайник и говорить тихими словами, как будто каждое слово – чужое, а она возвращает его хозяину. Пахло спиртом, табаком и тем особым медовым теплом, которое появляется на кухнях поздними вечерами, когда люди спорят, и смеются, и не видят, как быстро уходит ночь.
Потом запах спирта стал сильнее, а слов – меньше. В тот вечер, когда всё кончилось, телевизор шептал анекдоты, и на её губах была белая пена.
